Ирина Муравьева - Вечеринка (сборник)

Валя жила на втором этаже с дочерью Лерой. Летом она носила пестрые косынки, которые завязывала надо лбом большими бантами, зимой набрасывала ажурный вязаный платок поверх меховой шапки. У нее был хищный рот и маленький, нечетко прорисованный профиль. Все знали, что она никогда не была замужем, поэтому, когда Валя принималась фантазировать, что муж ее погиб на неведомых «испытаниях», слушать это было неловко. Марина не только не дружила с этой еле заметной в мире Валей, но чувствовала к ней легкую неприязнь, хотя Валя несколько раз предлагала посидеть с девочками вечером, когда Комаровым нужно было уйти в гости или на очередную премьеру в Дом кино или Дом актера.

– Да я с удовольствием! – хрипловато уговаривала Валя. – По-соседски!

И каждый раз, не желая сближений, Марина говорила, что ничего не нужно. Теперь Валя с непонятно откуда взявшейся развязанностью останавливала Марину то на улице, то в магазине, то просто звонила ей в дверь: поболтать.

– Ох, вдовы мы, вдовы! – Валя крепко хватала Марину за локоть, а глаза ее при этом затуманивались, как будто воспоминания, подобно мелкой ряби на воде, мешали ей смотреть Марине в лицо. – Осталась я с девкой, а ты – с двумя девками. Красивые обе и с образованием, но ведь мужикам-то не этого надо!

В одну из серебряных, очень холодных, пустынных ночей со среды на четверг Марина во сне вдруг увидела Валю. Валя ждала ее на самом краю обрыва, который Марина сразу узнала: когда-то в детстве они снимали дачу неподалеку. Женщина, в которой Марина сразу разглядела Валю, на самом деле нисколько не походила на нее, – она была высокой и черноволосой, но Марина со страхом поняла, что это и есть настоящая Валя, которая скрылась внутри этой женщины, как люди скрываются, скажем, за ширмой.

– Зачем ты ребенка себе завела? – спросила высокая Валя и сдула со лба ярко-черную прядь. – Он целую книгу тебе перепортил. Купила ему акварельные краски, так он тебе все там и разрисовал.

Она показала Марине страницу, замазанную ярко-желтым и красным.

– А это китайская книга, чужая! – сказала ей Валя. – Давай я его унесу. Ну его!

– Куда ты его унесешь?

Они обсуждали ребенка, который испортил китайскую книгу.

– А можно и бритвой, – сказала вдруг Валя. – Ведь он там в пакете. Разрежем, и все.

Валя предлагала открыть верхний ящик комода, потому что ребенок находился именно там и был завернут в пакет.

– Ты можешь поранить его, – усомнилась Марина.

– Да нет, ни за что, – объяснила ей Валя. – Уж скольких я так доставала, подумай!

И вынула лезвие.

Сон был настолько страшен, что, проснувшись, Марина с головой накрылась одеялом и там, в темноте, слушала, как дико и гулко стучит ее сердце. Потом захотелось пить, и, превозмогая себя, она нашарила босыми ногами тапочки, пошла на кухню, где долго пила воду прямо из чайника.

Вечером, возвращаясь домой, Марина увидела в лестничном пролете рядом с почтовыми ящиками Валю, закутанную в пуховый платок.

– А я к тебе, – простуженно сказала Валя. – Завтра гостей собираю. Двое разведенных будет. Неплохие мужики, хотя, конечно, на любителя. Приходи.

Марина начала лихорадочно искать ключ и не ответила.

– Писем ждешь? – усмехнулась Валя. – Напрасно. Придешь завтра?

– Лена у меня болеет, – сказала Марина. – Я вряд ли приду.

– Сейчас все болеют, – ответила Валя. – Я температуру нарочно не меряю. Купи тогда тортик. Не важно, какой. Из нашего дома зову только лыжника. Конечно, с женой. Но она не пойдет.

Марина широко открыла глаза. «Лыжник», тренер олимпийской сборной, жил на пятом этаже. Он был суховатым, спортивным, всегда загорелым. Стремительный шаг и улыбка такая, что можно ослепнуть. Жену свою Машу привез из Белграда, она говорила по-русски с акцентом, хотя прожила в Москве лет восемнадцать.

– Ты знаешь: у Маши отрезали грудь, – сказала Марина. – Ты знаешь, что Маша больна?

– Я знаю, – ответила Валя. – Наверное, он не придет. Я для интереса, попробовать только.

У жены лыжника обнаружили рак груди и недавно сделали операцию. Несмотря на то что приехавшая ей помочь черноглазая мать совсем не говорила по-русски, а лыжник продолжал ослепительно улыбаться, сталкиваясь с соседями, подробности неизлечимого заболевания быстро просочились, и теперь, встречая стройную Машу в длинной югославской дубленке, совершенно спокойную, хотя всем казалось, что за этим покоем ее должен прятаться ужас, жильцы начинали фальшиво шутить, словно не догадываясь, что Машу мучают бесполезной уже химиотерапией, и эти блестящие черные волосы – не волосы вовсе, а финский парик.

– Они не придут, – повторила Марина. – Чего там «попробовать»?

– А я вот не знаю! – и Валя закашляла в теплый платок. – Она не жилица, ты видишь сама. Его все равно кто-нибудь подберет.

– Не стыдно тебе? – задохнулась Марина.

– Я их пригласила обоих! – отрезала Валя и снова закашлялась. – Я, может, помочь им хочу. Пускай хоть развеются.

Марина махнула рукой и, обогнув Валю, начала подниматься по лестнице.

– Ты только святую не строй! – сказала вслед Валя. – А вдруг он возьмет да захочет тебя? Ты что, его выгонишь?

Слова эти были глупы и бесстыдны. Но как вот, бывает, идешь по траве, не чувствуя шага, и вдруг натыкаешься на что-то, что кажется дико горячим, и не понимаешь еще до конца, что ты наступил на осколок бутылки, а это горячее есть твоя кровь, и ты застываешь – нелепо, растерянно, – вот так и Марина вдруг остановилась на мокрой от липкого снега ступеньке. Она уже мысленно приноровилась, что с этим покончено. Есть одиночество, пустая постель и две дочки-сиротки. Промозгло, темно и густой валит снег. Кого она может хотеть и зачем? И кто вдруг захочет ее? Однако, минуя рассудок, из самой ее глубины, изнутри напрягшегося живота, поднялось столь жгучее воспоминание жизни – столь жгучее и столь внезапное, – что, желая убить, уничтожить его, залить, как огонь заливают водою, она обернулась и прямо в лицо бессмысленной Вале сказала:

– Посмотрим, на месте решу.

– Ну, то-то! – и Валя пошла к себе вниз. – Так, значит, к семи. И про торт не забудь.

Девочки лежали на ковре, уставившись в телевизор. Уроки они не сделали, кружевные воротнички и манжеты не выстирали. Они оттопырили локти, подобно тому, как птенцы, не умея летать, боясь высоты, широко раздвигают костлявые крылья, поросшие пухом, и шеи их были такими же хрупкими, как шеи птенцов.

На Валиной вечеринке было шумно, бестолково и накурено, хотя везде открыли форточки, и снежной, ночной синевой неслось в этих форточках небо, принявшее облик чего-то подобного людскому житью и людскому характеру.

– Соседка пришла! – закричала вишневая, потная Валя. – Знакомьтесь, знакомьтесь! Сейчас я гуся принесу!