Святослав Рыбас - Варианты Морозова

— Значит, в перевыполнении плана его большая заслуга? — со сложной интонацией спросил Зимин.

— Да, Сергей Максимович!

— А разве не твоя?

— Я говорю о Морозове, — Тимохин уклонился от прямого ответа. Он не мог признаться, что вчера был на шахте лишь утром; по этой же причине он не стал защищать Константина, когда тот получил выговор.

Зимин все же уловил мгновенное замешательство Тимохина. И в силу своей недоверчивой, противоречивой натуры он что-то заподозрил. По-видимому, думал он, Тимохин что-то утаивает, а как раз из-за этого утаивания Морозов и прет на рожон.

— Душа моя, — ласково сказал Тимохину Зимин, — полчаса назад ты так доложил, что все поняли — в перевыполнении мы потрудились (он ткнул пальцем в Тимохина), а с транспортером они недоглядели (его палец указал на Морозова). Вот так ты нам доложил…

— Ну мы все вместе, — невнятно произнес Тимохин, покраснев всем лицом и лысиной. — Собственно, пусть Морозов отдохнет три дня, раз ему приспичило.

— Ты совсем запутался, душа моя, — улыбнулся Зимин. — Филя, — кивнул он диспетчеру Кияшко, — какие вчера ты приметил доблести у этого горячего юноши?

Кияшко выкатил на него свои голубые ясные глаза, в которых светилась благодарность за приветливое обращение.

— Кого имеете в виду, Сергей Максимович?

— Морозова, Филя. Кто ж еще горячее его?

— Вы сами, Сергей Максимович, горячи, — пошутил диспетчер.

— Ну, — кивнул Зимин.

И Кияшко, больше не отвлекаясь, подробно и весело рассказал про все — мотор пропал, порожняка не было, «орел» случился, Морозов ругался, потом поехал в подземелье и вернулся обратно поздно.

— Обращаю ваше внимание, — с воодушевлением продолжал диспетчер. — Костя фактически провел в шахте две смены, часов двенадцать.

Он чувствовал, что делает доброе дело не для одного Морозова, что чем больше он вознесет Константина, тем ниже опустится сам Зимин, поспешно покаравший и Морозова и Кияшко. И диспетчер старался. У него была редкая возможность — безопасно для себя досадить начальнику.

— В общем, герой твой Морозов, — прервал Зимин. — Что? Они вдвоем с Тимохиным сидели в шахте? Умнее ничего не придумали?

— Почему вдвоем? — ответил Кияшко. — Я про Тимохина не говорю.

Его глаза перебежали на Тимохина и унеслись куда-то кверху. Он не хотел портить с Тимохиным отношения.

— Что за работники! — воскликнул Зимин. — Распустились!.. Исполняющий обязанности начальника участка отсутствует целый день! Помощник заезжен до чертей соленых! У всех отговорки, объективные причины…

Он запнулся, опустил голову и несколько секунд молчал, раздумывая. Не одна только тяга к справедливости руководила Зиминым, и не скверное поведение Тимохина, как можно было предположить с первого взгляда, заставило Зимина устроить новый разнос. Вместе с первой и второй причиной была и третья, которая заключалась в желании начальника шахты показать свою справедливость и лишний раз убедить Тимохина, выдвигаемого на место Бессмертенко, что здесь один хозяин, возвышающий и наказывающий, и что он не простит своеволия.

Прежде Зимин умел быть душой любой компании; он чувствовал людей, не боялся соперничества и любил жившее в нем ожидание большой борьбы и победы. Ему было радостно, когда десятки людей, связанные друг с другом невидимыми скрепами его решений, достигали успеха, и этот непостижимый таинственный путь взаимопонимания, власти и воли очаровывал его.

Прежний Зимин иногда просыпался в нем, в изуродованном бесплодными усилиями и непониманием нынешнем Сергее Максимовиче.

— У всех отговорки, у всех объективные причины, — помолчав, повторил начальник шахты. — А куда смотрит главный инженер? Я вас спрашиваю, товарищ Халдеев! Не глядите на меня так скорбно. Когда вы начнете руководить? Или думаете отсидеться за чужими спинами? Это вам не трест, здесь надо вкалывать!

Халдеев, наморщив лоб, внимал Зимину, не делая никаких попыток оправдаться. Он ждал, что вспышка пройдет сама собой или обратится на привыкших к непрестанным накачкам инженерам. Он считал, что уже давно пора заканчивать пятиминутку, а не превращать ее в балаган. Но Зимин не успокаивался.

— Молчите? — спросил он. — Я требую ответа!

Халдеев протер платком очки и ничего не сказал.

«Вот нервы! — подумал Зимин. — Хоть кол на голове теши».

— Нечего ответить? — с грустноватым выражением заметил он. — Ну-ну…

И он оставил главного инженера.

Приходилось самому наказывать Тимохина, дело склонилось именно к этому.

— Морозов, ты, значит, вчера был один? — недоверчиво спросил Зимин. — Почему же ты не возмущался, когда я объявлял тебе взыскание? Скромничал? А в душе возомнил себя героем? Мол, не буду унижаться?.. Давай-давай… По-моему, это просто-напросто трусость.

Морозов внимательно глядел на него. Говорить было нечего; он не понимал, чего добивается Зимин. По своему опыту он знал, что нет для руководителя ничего более страшного, чем нерешительность в ту минуту, когда надо действовать, потому что прощается многое — и несправедливость, и грубость, и ошибки, — прощается не от трусости или беззлобности, а оттого, что общее дело сильнее человеческих слабостей, оттого, что объединенные люди сами избавляют свою память от злых отметин, в противном случае им было бы невозможно объединиться; но нерешительности не прощают — она плодит бессилие и опустошает душу.

И сейчас Морозов ощущал, как мечется Зимин, как тот опасно неуверен в себе.

Чем бы ни закончилось нынешнее разбирательство, было ясно, что на шахте наступают черные дни.

— А ты, Тимохин, хорош гусь, — сожалеюще сказал Зимин. — На чем скользишь? На ровном месте скользишь! Теперь сам на себя обижайся.

— Сергей Максимович! — воскликнул Тимохин.

Зимин остановил его движением руки.

— Василий Иванович, — попросил он Пелехова, — пометьте у себя: Тимохина и Морозова строго предупредить в приказе.

— А формулировка? — кадровик наклонился над книгой и уперся в страницу ручкой.

— Вы спите? — съязвил Зимин. — Кажется, ситуация предельно ясная.

— Значит, за отсутствие на работе без уважительных причин, — сказал с удовлетворением Пелехов. — Попросту за прогул.

— Так и пишите! — приказал Зимин. — Что еще?

Пелехов задумчиво глядел на него.

— Ну что еще? — воскликнул Зимин, — Удивляюсь, как можно спать с открытыми глазами!

— А формулировка на Морозова? — спросил Пелехов. — Он не прогуливал. Я так понимаю, нужна убедительная формулировка.

— А при чем здесь Морозов? — охнул Зимин. — С Морозовым мы уже все выяснили. Откуда вы взяли, что Морозов… Нет, Василий Иванович… — И Зимин махнул рукой и засмеялся.

Глядя, как хорошо и славно он смеется, нельзя было не улыбнуться. Но это был короткий смех, вырвавшийся у измученного человека.