Святослав Рыбас - Варианты Морозова

Константин понял, что скандал неизбежен.

— Не ждал меня? — без приготовлений начал Греков. — Думал, сойдет? А я руки поотрываю за такие кавказские штучки. У меня умыкнуть — это ж надо наглости набраться, Морозов! Вон привел для тебя, забирай! — он мотнул головой в сторону Струкова. — Забирай!

— Можешь уводить обратно, — сказал Морозов. — Я послал человека предупредить, чтобы они остались у тебя. Видно, разминулись…

Он пожал плечами, испытывая видимую неловкость, которая сразу стала ясной Грекову.

Ни Халдеев, ни Богдановский еще не поняли, что случилось. Но Халдеев, кажется, уже догадался, что появление Грекова лично ему не принесет особых сложностей, и поэтому смотрел с любопытством: его глаза закрывала тень каски, а от ярко освещенного седловидного носа спускались к углам рта две складки, левая тоже освещенная, правая — затемненная.

В отличие от него Богдановский хмуро слушал перебранку и косился на стоявшего рядом Струкова. Толстый, в расстегнутой спецовке, с обтянутым белой рубахой животом, начальник участка внутришахтного транспорта переступал с ноги на ногу и медленно приближался вплотную к Грекову и Морозову, словно его притягивало.

Почувствовав неуверенность соперника, Греков быстро повернулся к Халдееву:

— Надо научить молодого руководителя элементарным истинам! Или это с вашего ведома у меня снимают рабочих?

— А в чем дело? — спросил Халдеев.

— Это я решил взять людей! — вдруг заявил Струков.

Лучи трех ламп скрестились на его лице, отразились в зрачках белым огнем и отодвинулись, чтобы не ослеплять. На Морозова повеяло чем-то давним, какими-то добрыми надеждами и горечью. Ему почудилось, что невысокий паренек хочет что-то объяснить ему — поставить перед ним зеркало.

— Это мое решение, — продолжал Струков. — На уклоне еще много работы, а здесь можно закончить очень быстро. Я позвонил к нам на участок, но там никого не было. Тогда я решил….

— Что ты берешь на себя? — остановил его Богдановский. — Не мог ты сам решить. Тебе подсказали!

Халдеев кивнул и улыбнулся:

— Так-так, Валентин Валентинович, интересно… Не будем здесь выяснять отношения. Греков, забирайте своих и идите работать. А вы, молодой человек, напишите объяснительную… Вопрос исчерпан?

— Альтруисты! — усмехнулся Греков. — Набрали детский сад… Сколько можно ждать, когда мне отремонтируют уклон? Я требую, чтобы Богдановский дал еще людей!

Он забыл про Морозова, он теперь жаждал немедленно подавить и Богдановского и навязать всем свою волю.

— Вы не можете меня оскорбить, — ответил Струков. — Вы рвете с других участков самое лучшее и считаете себя порядочным человеком?

— Ты, сопляк! — бросил Греков.

— Товарищи! — воскликнул Халдеев, взмахнув руками и заслоняя Грекова, как будто тот мог кинуться на Струкова. — Вы же ИТР! На вас смотрят! Богдановский, уймите своего мастера. А вы, Греков, не мальчишка, надо выбирать выражения.

Но он был бессилен остановить Грекова, и его просительный тон отражал это бессилие.

— Можешь искать себе работу! — сказал Греков.

— А я не у вас работаю, — ответил Струков.

— Ничего, все равно ищи. Таких работников никто держать не станет.

— Ну, ладно-ладно! — прикрикнул Халдеев. — Я сказал, хватит!.. Чтобы объяснительная была у меня.

— Хорошо, — согласился Струков. — Я не отрицаю своей вины.

И он улыбнулся Морозову, словно говоря: «Ничего, я устою. Я их не боюсь». Снова Морозову почудилось странное зеркало, в котором он отражался.

«Может быть, природа каждому из нас высылает дублера, — мелькнуло у него. — Кто-то должен устоять…»

— Оставьте Струкова! — мрачно сказал Морозов. — Прошу всех посторонних покинуть участок… Убирайтесь вон!

Через несколько минут посторонние ушли. С их уходом что-то завершилось в молодой жизни Морозова, но что-то и приоткрылось.

Стучали гаечные ключи путейских. Тяжелые рельсы соединялись накладками. Потом для проверки по ним прогнали вагонетку с гравием. Железные колеса отбили на стыках цокающую сдвоенную дробь. Дело было сделано.

Морозов посмотрел на темные хлысты новых рельсов. К полудню с них сойдут сизоватые лишаи ржавчины, обнажится полоса стального блеска, и их будет трудно, отличить от старых.

— Как настроение? — услышал Константин голос Лебеденко. — Даем стране угля?

— Начинай, Михалыч!

— По-ударному, как это умеет Лебеденко?

— Само собой, на тебя вся надежда, — улыбнулся Морозов.

— А знаешь, это я сказал Хрыкову, чтобы он их не останавливал, — произнес Лебеденко, тоже улыбаясь. — Для вашей же пользы.

— Ну? А тебе не стыдно?

— Стыд не дым, глаза не выест. Вот я перед вами, какой есть, Лебеденко Николай Михалыч, и без меня вам не обойтись.

— Пока не обойтись. Только пока, — сказал Морозов. — Потом ты вдруг останешься один.

— Туманно грозите, — ответил Лебеденко. — А я скажу лучше. Не будете давить бригаду — и всем будет хорошо. На Лебеденко можно положиться. Пусть даже я останусь один.

…В то солнечное ветреное утро, когда в больнице угольного комбината, в отдельной палате, по соседству с палатой Бессмертенко, умирал Валентин Алексеевич Рымкевич, когда на трех добычных участках шахты работали ликующий Аверьянцев, злой Греков и задумчивый Морозов, когда комбайн Кердоды на предельной скорости врезался в черный пласт, а электровозы несли груженые составы к главному стволу, — в то утро Зимин позвонил в трест, надеясь на встречу с Рымкевичем.

Весть о болезни управляющего ошеломила его. Сколько он помнил себя, Рымкевич был вечен.

Неясная тревога охватила его, и он, перебирая возможные ее причины, связался с диспетчером, чтобы знать свое истинное положение. Вчерашняя сводка, лежавшая перед ним на вчерашней газете, уже не радовала Зимина. Она была правдива и слепа. Он не верил в ее хорошие цифры. Наверное, такой же лист бумаги сейчас немо лежал и на столе Рымкевича. Теперь не стало надежды.

Каким бы тяжелым ни был старик, как бы ни доставалось от него Зимину, но только с ним можно было поднять славу рекорда. Он бы рискнул…

Зимин вспомнил холодные светло-серые глаза первого заместителя управляющего Назарова, который должен был автоматически принять дела Рымкевича; этот умный, расчетливый человек увидит только то, что скажут ему сводки, и не пожелает рисковать ради чужого азарта.

«Эх, Валентин Алексеевич! — упрекнул Зимин старика. — Как же быть?»

«Вот меня бы назначили!» — с неожиданной беспечностью прилетела мысль. И Зимин повернулся вместе с креслом. Он увидел себя на месте Рымкевича — открывается дверь кабинета, по-хозяйски шагает высокий поджарый Виктор Данилович Назаров и вдруг видит: за столом сидит Зимин. И тогда что с Назаровым случается?