Тамара Лисицкая - Тихий центр

Алешенька был в ужасе, когда его привели в комнату, затянутую черным.

— Не бойся! — строго сказала ему Настя Вторая. — Это съемочный павильон! Сейчас тебя будут снимать для клипа!

— А это не больно?

— Это приятно!

— А я боюсь! Мама!

— Что? — откликнулась Лилия Степановна, такая же перепуганная выходом в свет. — Что, детка?

— Все нормально, Лилия Степановна! — улыбнулась Настя. — Просто он переживает, что будет больно!

— А что? Будет больно? — теперь уже и старушка напряглась.

— Да не будет больно! Приятно будет!

Потом Алешеньке действительно было приятно, когда молодая девушка-гример трогала нежными пальчиками его лицо, а ее грудь колыхалась все время где-то в районе его носа. Настя Вторая активно беседовала с продюсером. Музыканты рассматривали люминесцентных котов. Все так чудесно!

— Крутые глюки! — радовались музыканты. — Это ты сам рисовал?

— Да! — вертелся Алешенька, стараясь и с музыкантами подружиться, и грудь гримерши из поля зрения не упустить. — Сам! Правда, мама?

— Ой, сам! Он с детства хорошо рисует! Если б больше денег было, я б ему давно мольберт купила, он просит!

— Мама! Посмотри, какая она красивая! Она мне нравится!

Девушка-гримерша смеялась, мама улыбалась, музыканты ржали — все радовались Алешеньке. Так славно!

У Насти Второй зазвонил телефон. Она прижала трубку ухом, в котором было двадцать два колечка, листая в это время блокнот.

— Настька? Привет! Это Настька!

— Ну?

— А ты где?

— Где надо!

— А че, Алешенька с тобой, да?

— Ну, со мной…

— Настька! Дело есть! — голос Насти Первой стал глуше, как будто она нырнула вместе с телефоном в подземелье. — Мне надо срочно с Алешенькой расписаться! Можешь ему как-то ну… хитро сказать? Чтобы он до пятницы дозрел? В пятницу надо! Еще два месяца рассматривать будут.

Сначала Настя Вторая подумала, что у нее плохо со слухом, что колечки мешают нормальному сцеплению трубки с ухом.

— Чего-чего?

— Ну, короче, тут такая история! Я залетела… Ну, долго объяснять, короче! Сережа, бармен, советует выйти замуж за Алешеньку, пока не видно, а потом развестись и половину квартиры у него отсудить, как матери с ребенком! Они ж там не будут разбираться, чей ребенок, правильно? Как идея? Бредовенько, конечно, но прикольно же!

Настя Вторая набрала побольше воздуха в цыплячью грудку и сказала спасибо Богу за то, что Настя Первая сейчас далеко — иначе сейчас бы произошло некрасивое убийство. Точно. Никто бы не смог остановить Настю Вторую.

— Вы с ним в последнее время все время шепчетесь, он тебе поверит, а то мне самой ему предложение делать глупо как-то, согласись! А ты ему скажи, что, мол, я хочу за него замуж, причину какую-то можно придумать. Он тогда Степановне начнет втирать, а та к пятнице уже привыкнет! И мне хорошо, и им разнообразие! Поможешь?

— Нет! — просипела Настя.

— Вот нормально. Тоже на квартиру метишь? Так не получится у тебя ничего! Я его первая заняла, между прочим!

— Вот что я тебе скажу, Настя, — выдавила из себя Настя Вторая, голосовые связки которой усохли и потрескивали от гнева, — исчезни-ка ты вместе со своими гениальными идеями и больше не появляйся никогда! Если я еще раз услышу от тебя про Алешеньку, я тебя лично… лично удушу!

Пауза.

— Ой, смотри-ка! — Настя Первая зазвучала громче и веселее. — Как мы заволновались! И куда же это мне исчезнуть? Съехать с квартиры в центре, да? Оставить тебя одну жировать? Никуда я не исчезну! А будешь выделываться, я в твоем институте всем расскажу, что ты лесбиянка! Расскажу, как ты ко мне приставала! А Лилии Степановне — что ты когда-то Алешеньке в суп снотворное подливала, чтобы спал, а не бегал по квартире со своими бусями вонючими! И про то, что иконку у Лилии Степановны сперла, расскажу! Поняла, блин?

Настя Вторая выбросила телефон к чертям собачьим. Выбросила, не стала слушать дальше подружку. Правду говорила подружка. Чистейшую правду. Только когда это все было? Где Настя Вторая того периода и где теперешняя? Колоссальная разница! Всего несколько месяцев прошло, но все стало в корне другим! И иконка была украдена только потому, что Лилия Степановна, как бывший педагог, не слишком интересовалась опиумом для народа, а уникальную вещицу хранила в секции ничком, под тарелками. А теперь эта иконка в мастерской, при деле, на нее смотрят. И приставала она когда-то к Насте Первой только потому, что та сама позволила! Не позволила бы — не приставала! Кто же знал тогда, что у Насти Первой кроме молодого, жадного до ощущений тела есть лишь функция впрыска адреналина! А сердца и разума нет…

Все изменилось.

Но самое ужасное и удивительное изменение — бездна щемящей жалости к Алешеньке. Такое количество жалости, что за него сейчас и за Лилию Степановну готова убить любую свинью…

Таня купила Светлане Марковне продукты, какую-то мелочевку по хозяйству. Спонсором мероприятия снова выступил Вадим, выступил и будет выступать — так сказал, передавая деньги.

— Прости, что физически не участвую, у меня на работе такая куча бед! Не хочет государство меня принимать обратно! Не хочет, чтобы я для него работал и новые рабочие места создавал! Упираюсь, как могу…

— Конечно-конечно! — немедленно согласилась Таня. — Ты и так помогаешь!

Во-первых, после этого стало понятно, что забота о Светлане Марковне уже официально лежит на Таниных плечах. Раз уж с ней решаются вопросы, раз уж у нее просят прощения. Во-вторых, стало понятно, что они до сих пор не могут толком разговаривать с Вадимом. Призрак детского стеснения все бродит и бродит по тихому центру, мешая Тане и Вадиму спокойно, с головой, окунуться в тоску и бытовые проблемы.

Гуляла с Чапой, по телефону обсуждая с салоном красоты нюансы будущей статьи. Нужно было найти модель для преображения, гадкого утенка, но перспективную. Чтобы потом, по истечении срока, стало понятно, что спа и руки мастеров творят чудеса, раз уж такое чудовище стало розой. Причем модель еще не горела, поскольку планировалась на майский номер, а вот стоматологическую клинику надо было писать срочно!

Чапа ела снег. Ей стоматологическая клиника была по барабану, ей вообще клиника не казалась необходимостью. Хорошо быть собакой.

Светлана Марковна потеряла не только волосы, но и брови с ресницами. Без бровей ей жилось легче, она все равно выщипывала их до основания, а потом рисовала карандашиком черную линию поверху. Теперь рисовалось совсем гладко, зато хотелось рисовать все реже.

Худо было Светлане Марковне. Химиотерапия серьезно подкосила ее хрупкий организм. Первое время ее страшно мутило и рвало, а сейчас она просто лежала и тихонько подвывала, поскольку у нее ужасно болела изъязвленная слизистая рта. Она ничего не могла есть, страшно исхудала, жаловалась на слабость, на то, что у нее горят пальцы. Таня как могла объясняла ей теорию проведенной терапии. Да, Светлану Марковну намеренно отравили, намеренно убили часть ее тела, но только для того, чтобы уничтожить опухоль. А потом, когда опухоль уничтожится, тело Светланы Марковны начнет восстанавливаться, все пройдет. Светлана Марковна верила, но страшно злилась на Таню за все сразу. Больше всего ей не нравилось, если Таня входила без стука, и Светлана Марковна не успевала нарисовать брови и глаза. И еще ее дико огорчало желание Тани поговорить о будущем — Светлана Марковна не желала думать о будущем.