Максим Жук - Путь к Замку, или Курс лекций о Франце Кафке

Эрих Фромм, анализируя психологию нацизма, писал, что авторитарная власть всегда внушает человеку: «[…] индивидуум как таковой ничего из себя не представляет, он – ничто; он должен признать свое ничтожество и смириться с этим; он обязан раствориться в высшей силе и ощущать гордость от причастности к ней» 117 117 Фромм Э. Бегство от свободы. Человек для себя. Указ. изд. С. 286. .

Кстати, в новелле Кафки «Как строилась китайская стена» прекрасно описан восторг человека, «я» которого превратилось в огромное коллективное «мы»: «Единство! Единство! Все стоят плечом к плечу, ведут всеобщий хоровод, кровь, уже не замкнутая в скупую систему сосудов отдельного человека, сладостно течет через весь бесконечный Китай и все же возвращается к тебе».

Вернемся к новелле «Превращение». В самом начале ХХ века Кафка в образе Грегора Замзы предсказывает основополагающие принципы тоталитарной психологии. Главный герой «Превращения» не мыслит себя вне своих социальных функций: он машина, обеспечивающая семью деньгами. Как ни жутко, но Грегор Замза в этом контексте – ничтожество, которое не только заслужило свою участь, но и не так уж сильно тяготится своей судьбой. Владимир Набоков отмечал важную деталь в «Превращении»: Грегор живет в проходной комнате, расположенной между гостиной и комнатой сестры 118 118 Набоков В. Указ. соч. С. 382. . Таким образом, семья надзирает за тем, чтобы он исполнял свои рабочие обязанности. И это показывает не только потребительское отношение близких к человеку, который их содержит, но и отношение персонажа к себе. Когда с ним происходит трансформация, то Грегор думает не о себе, а прежде всего – о своих функциях: он хочет надеть пальто и пойти на работу. Именно поэтому, узнав о семейном обмане, персонаж не чувствует негодования. Напротив, он испытывает радость и облегчение, зная, что у родственников есть деньги (которые они фактически у него украли). Читатель видит, что «я» Грегора полностью растворилось в семейном «мы», поэтому он с готовностью умирает, когда родные недвусмысленно дают ему понять, что он мешает им жить.

Джордж Оруэлл в антиутопии «1984» (1949) использует кафкианскую концепцию Власти и выражает ее в финальной сцене романа. Мыслепреступника Уинстона Смита пытают в подвалах демонического Министерства любви, добиваясь от него, чтобы он не просто признался в преступлении, о котором его палачам и так все известно. От него хотят, чтобы он предал Джулию, женщину, которую он любит больше всего. Тем самым он должен добровольно отречься от своей личности, самостоятельно убить в себе индивидуальное. Уинстон Смит должен не просто послушно выполнять команды, а полностью растворить свое «я» в патриотической любви к тоталитарному лидеру государства Океания – Старшему Брату. Именно поэтому учреждение, которое занимается исправлением преступников, и называется Министерством любви.

Однако и здесь у Кафки не все так однозначно. Как проницательно заметил Елеазар Мелетинский, модель мира у автора новеллы «Превращение» строится не на дизъюнкции (или / или), а на конъюнкции (и / и) и допускает «исключенное третье» 119 119 Мелетинский Е. М. Указ. соч. С. 351—352. . Кафка оставляет возможность для другой трактовки отношений человека и Власти. Чтобы ее увидеть, мы проанализируем еще одну новеллу писателя «В исправительной колонии» («In der Strafkolonie»), которая была опубликована вместе с «Превращением» в сборнике «Наказания» (1915).

Некий путешественник прибывает в исправительную колонию, расположенную на острове. Офицер предлагает ему присутствовать при казни солдата, нарушившего устав: осужденный заснул на посту. Приговоренного казнят с помощью особой машины, которая в течение двенадцати часов медленно выцарапывает на теле человека его приговор. Офицер, заведующий этим аппаратом, утверждает, что после шестого часа этой мучительной процедуры приговоренный начинает понимать суть наказания, осознавать свою вину и перед смертью на него нисходит просветление. Однако новый комендант колонии хочет отказаться от такого вида казни, поэтому офицер просит путешественника использовать свой авторитет и повлиять на руководство колонии. Но путешественник отказывается, поэтому офицер ложится под аппарат и пытается казнить себя. Машина, выписывая на его теле фразу «будь справедлив» («sei gerecht»), ломается и ее иглы, которые должны были вырезать на теле слова, пронзают офицера насквозь. Путешественник, заглядывая в лицо самоубийцы, замечает:

Оно было таким же, как и при жизни; никаких знаков наступившего освобождения в нем нельзя было различить; то, что другим подарила машина, офицеру получить не было дано; губы были плотно сжаты, глаза открыты и выражали жизнь, их взгляд был спокоен и решителен, а лоб протыкало длинное острие большого железного шипа 120 120 Здесь и далее новелла «В исправительной колонии» цитируется в переводе Анны Глазовой по изданию: Кафка Ф. В исправительной колонии // Франц Кафка в русской культуре. Указ. изд. С. 336—358. .

Эту новеллу можно интерпретировать как притчу о Власти: главный герой не просто казнит себя, а почти буквально пытается слиться с аппаратом, символизирующим систему подавления. Но Кафка парадоксальным образом позволяет прочитать «В исправительной колонии» еще и как притчу о Законе, созидающем человеческое «я».

Вспомним начало новеллы. Солдата приговаривают к смерти за то, что он нарушил устав:

Его обязанностью было вставать каждый час по бою часов и отдавать капитану честь. Это, конечно, несложная и необходимая обязанность, потому что он всегда должен быть готов встать и служить. Капитану захотелось прошлой ночью проверить, исполняет ли денщик свою обязанность. Когда часы пробили два ночи, он открыл дверь и увидел, что денщик спал, свернувшись клубком. Он взял плетку и стегнул его по лицу. Вместо того, чтобы встать и попросить прощения, денщик схватил старшего по званию за ноги, стал его трясти и кричать: «Брось плетку, а то я тебя съем».

Почему капитан бьет денщика именно плеткой, а не пинает ногой, не дает пощечину? И что значит странная угроза солдата: «Брось плетку, а то я тебя съем»?

Человеческое содержание в человеке может существовать только до тех пор, пока он находится в пространстве культуры. А культура, в свою очередь, – это иерархия ценностей и система запретов, которые сдерживают в нас разрушительные животные инстинкты. Зверь внутри нас хочет орать, жрать, пить кровь, убивать, насиловать, подчинять себе других. А культурные ограничения с помощью ритуалов, которые часто кажутся бессмысленными, дисциплинируют нас и учат сдерживать в себе первобытное начало. Например, когда вы едите какое-нибудь блюдо, то вы пользуетесь вилкой, ложкой, а иногда ножом. А зачем? Ведь есть руками (чистыми, конечно) удобнее, быстрее и, скажу по секрету, вкуснее. Когда родители учили вас пользоваться столовыми приборами, вам поначалу было очень неудобно. А зачем снимать головной убор в помещении, здороваться и прощаться при встрече? Эти и многие другие культурные ритуалы часто не обладают прямой прагматикой, как и обязанность денщика из новеллы Кафки «вставать каждый час по бою часов и отдавать капитану честь». Но именно они приучают нас к мысли, что мы должны считаться с правилами и традициями общества, в котором живем. Другими словами, жертвуя частью свободы и комфорта, мы подчиняем себя Закону, который старше, мудрее и важнее, чем наша эгоистическая воля.