Майкл Морпурго - Слушай Луну

Мэри внезапно расплакалась:

– Бога ради, спроси ее ты, Альфи. Спроси ее, она правда немка? Уж это-то она должна знать. Спроси ее. Мы все это время заботились о ней, мы имеем право знать, разве нет?

– По-моему, ты сама говорила, что это не важно, мама, – сказал Альфи. – Немка она или нет, она теперь наша. Ты сама так говорила. Она нам родная, это были твои слова, разве ты забыла?

– Это так и есть, – прорыдала Мэри. – Мне это без разницы, Альфи, вообще без разницы. Вот уж точно. Но ты погляди только на нашу дверь! Им разница есть, так ведь? Подумай сам, кто это сделал. Наши друзья, наши соседи. Теперь они нас ненавидят.

– По-твоему, я сам этого не понимаю, мама? – отозвался Альфи. – Или Люси этого не понимает? Она в этом не виновата. Она ни в чем не виновата.

Мэри взглянула на Люси, на ее несчастное растерянное лицо, и поняла, что́ наговорила и что́ наделала.

– Ох, Люси, – заплакала она, – как только у меня язык повернулся такого тебе наговорить? Как только у меня язык повернулся? Я не хотела, не знаю, что на меня нашло. Я виновата, я так виновата перед тобой. – Она раскрыла Люси объятия. Та поколебалась лишь мгновение, а потом бросилась к ней. Они обнялись, и Мэри, всхлипывая, принялась легонько ее покачивать. – Прости меня, Люси. Прости меня.

Люси медленно подняла руку и коснулась ее лица.

И тут Альфи заметил поблескивавшие повсюду на земле осколки разбитого стекла. Он поднял глаза. Две оконные створки были разбиты.

– Это же спальня Люси, – ахнул он. – Это тоже их рук дело?

– Камень упал ей на кровать, да еще осколки посыпались, – ответила Мэри. – Будь она там, ее бы поранило, сильно поранило. Как они могли? Как они могли сделать такое? Когда я привезла домой дядю Билли, это тоже пришлось кое-кому не по вкусу, а кое-кто до сих пор не очень рад, что он тут живет, я это знаю. Но они его не трогают. Никто никогда ничего такого не делал, ничего подобного.

– Мы все поправим, мама, – заверил ее Альфи. – Будет лучше прежнего.

Мэри отчаянно старалась держаться, но это происшествие разозлило ее и расстроило настолько сильно, что у нее не получалось бодриться, даже ради детей. Люси вошла в дом, поставила пластинку и поднялась наверх к себе в комнату, чтобы побыть в одиночестве, а Альфи с матерью остались сидеть за кухонным столом, оба в глубокой задумчивости.

– Кто же она все-таки, Альфи? – некоторое время спустя вполголоса спросила Мэри сына, перегнувшись через стол. – Только честно. Как ты думаешь? Немка? Англичанка? – Альфи не успел ничего ответить. – Если она окажется немкой, – продолжала Мэри, – как они все говорят – и как они все надеются, – у нас ее заберут. Ты ведь понимаешь это, Альфи. Мне кажется, они с самого начала этого хотели, не мытьем так катаньем. Сначала преподобный Моррисон заладил, как попугай, что ей самое место в сумасшедшем доме в Бодмине. И многие с ним согласны. Потом мистер Бигли заявил, что ее заберут, если я не отправлю ее в школу. Ну ладно, мы ее отправили, и как они с ней там обращаются? Теперь она, если их послушать, стала немкой. И они заявляют, что ее нужно отправить в какой-то лагерь для вражеских военнопленных или еще куда-то, и все это из-за немецкого имени у нее на одеяле. Никуда они ее не отправят. Ничего у них не выйдет, потому что они никогда не смогут ничего доказать, уж я об этом позаботилась.

– Что ты имеешь в виду, мама?

– Я уже давно это сделала, просто на всякий случай, – призналась Мэри заговорщицким шепотом, склонившись ближе к сыну. – Я всегда подозревала, что такое может случиться. Братец Дэйв известный трепач. Я даже не сомневалась, что он не сможет долго держать язык за зубами, рано или поздно проболтается. Тогда они непременно захотят увидеть одеяло, так ведь? Ну вот, я и спорола с него метку с именем. Все равно она еле держалась. А вы ничего и не заметили, да? И Люси тоже. И чтобы уж наверняка, я проверила, нет ли на ее медвежонке того же имени. И правильно сделала. Там ярлык был. «Штайфф» или как-то так. Не знаю уж, на каком это языке. Но точно не на английском, так ведь? Ну я и этот ярлык тоже срезала. – Мэри была явно довольна своей предусмотрительностью. – И очень вовремя я это сделала. Сегодня, пока вы были в школе, они заявились сюда – преподобный Моррисон, братец Дэйв и еще человек десять, прямо целая делегация – и потребовали показать им одеяло. Ну я и показала, отчего ж не показать? И одеяло, и медведя. Видел бы ты лицо братца Дэйва, Альфи, – со смехом продолжала она. – Говорю тебе, любо-дорого было посмотреть!

– Ну, значит, все в порядке, – отозвался Альфи. – Им не с чего больше думать, что она немка, да?

– Да в том-то и беда, – возразила Мэри. – Они все равно так думают. Люди верят в то, во что хотят верить, Альфи. Они уже вбили себе в головы, что она из фрицев, и все тут. Мистер Бигли рассказывает направо и налево, что она не говорит, потому что ее родной язык – немецкий. Послушать его, так она делает это нарочно, чтобы никто не догадался, что она немка, потому что не хочет, чтобы мы это знали. Это-то меня и тревожит, Альфи, сил моих нет, как тревожит. А вдруг он прав? Я хочу, чтобы она заговорила, очень хочу, но не хочу, чтобы она заговорила на немецком.

– Она англичанка, мама, – сказал Альфи. – Точно англичанка. Она слушает, она понимает, может, и не все, но достаточно. Иногда она кивает и улыбается. Не волнуйся, мама, Люси – англичанка, это уж как пить дать.

– Я тоже об этом думала, – кивнула Мэри. – Она в самом деле понимает, я вижу по ее лицу. Но может, она просто немного ему научилась, английскому я имею в виду. Могла же нахвататься за то время, что у нас живет. Ты ведь все время с ней говоришь, разве нет? А она тебя слушает, и нас тоже слушает. Так что, может, она и понимает по-английски с пятого на десятое. Но говорить-то не говорит.

Тут Люси спустилась вниз, чтобы поставить другую пластинку, и, подойдя к Мэри, устроилась у нее на коленях. Обсуждать эту тему в ее присутствии они больше не могли.

В ту ночь разбушевался шторм. Ни на следующий день, ни через день ни одна лодка не смогла выйти в море – ни рыбацкая, ни школьная, и Альфи с Люси получили столь нужную им передышку. Ветер выл в печных трубах, дождь хлестал в окна, по улицам текли потоки воды, птиц сдувало на лету. Все лодки, стоявшие в Зеленой бухте на приколе, в том числе и «Испаньолу», болтало, швыряло и мотало во все стороны.

Проснувшись поутру в воскресенье, они обнаружили за окнами голубое небо, полное безветрие и штиль. Мэри отправилась в церковь в одиночестве, твердо решив оградить детей от новых нападок, но при этом исполненная ровно такой же решимости не дать себя запугать. Ничто и никто не могло помешать ей пойти в церковь. Она даст им отпор! Когда она вернулась, то какое-то время стояла на пороге в слезах, не в силах выдавить из себя ни слова.