Флора Олломоуц - Серебряный меридиан

«Не смотрите на меня, что я смугла, ибо солнце опалило меня: сыновья матери моей разгневались на меня, поставили меня стеречь виноградники, — моего виноградника я не стерегла. Скажи мне, ты, которого любит душа моя: где пасешь ты? Где отдыхаешь в полдень?» [81] Песнь песней (1:5–6). .

Было в ее чувствах к Ричарду и переживаниях еще одно, дать точное название чему ей, любившей всему находить нужное определение, не удавалось. Для нее в нем воплотилось все лучшее, что Бог мог даровать человеку, и приблизиться к этому совершенству было почти невозможно. Если бы только свершилось чудо, если бы ей хоть в малой степени это все же удалось, она предстала бы перед Всевышним созданием если и грешным, но не погибшим. На него она смотрела, как на компас, сверяясь с которым, она могла бы вести свою жизнь так, чтобы в конце концов быть в глазах Создателя и людей оправданной. Вспоминая Ричарда, она видела все, что отличало их: его спокойствие и свою пылкость, его целомудрие и свою горячность, его трудолюбие и свое желание избавиться ото всяких обязанностей, его почитание старших и свое неповиновение чужой воле. Его ум и свою нерадивость, и вновь его красоту и свою… Она никогда не считала себя красивой — лицом и статью она больше походила на мальчишку, равно как и всеми свойствами души. Очень рано она почувствовала, что с нею что-то не так. Молчаливый или откровенный укор и обиды со временем привели к тому, что она уверовала в себя, как в создание неправедное. Напрасные упреки научили ее острым словцом или смехом отвечать на несправедливость. Первое, что она запомнила навсегда, было восхищение красотой окружающего ее мира, который она полюбила, и хотела, чтобы так же полюбили ее. Но, чем старше она становилась, тем больше настороженности и отчужденности окружало ее. Только одному человеку из всех, кого она знала, было все равно, какая она. Уилл не делил мир на праведных и неправедных. Но он не был Ричардом, к которому она приходила в мечтах — успокоенной, светлой, нашедшей прощение и оправдание желания вырваться из вязкого прозябания в иной невиданный мир.

Наступил 1587 год. Семь лет, в течение которых обычно проходило обучение у мастера, подмастерья не имели права жениться. Ричард в этом году получал звание мастера издательского дела. Жизнь для Виолы повернулась, точно колесо, что вытолкнули из колеи. Будто это срок ее тягостного испытания был на излете. Лондон стал единственной мечтой, точкой притяжения, и мысли, как добраться туда, не покидали ее.

— Виола! Ты здесь?

Энн окликнула ее за дверью.

— Войди.

— Что ты делаешь?

— Так, подсчитывала кое-что.

— Помоги уложить Сью. Я не могу отойти от малышей.

— Джон запретил мне подходить к ним.

— Да спит он и не услышит. Помоги мне.

— Иду-иду. Хотя какой прок? Ты же знаешь, она ждет отца.

— Волосы подколи — глядишь, и не заметит разницы.

— Она его песню ждет.

— Ну, так спой. Ох уж эти песни. Вот от них-то никто и не спит. Всю ночь куролесят.

— Да он и сам спать не любит. Это у них в крови.

Они перешли в детскую, где было довольно шумно. Годовалые близнецы не унимались. Трехлетняя Сью не без удовольствия вторила им. Не удивительно, что Энн выбилась из сил.

— Что тут у вас за шум? — спросила Виола старшую племянницу.

— Мне в голову лезет! — призналась Сью.

— Вот, слышала? — обернулась Энн. — В голову лезет! Вместо того, чтобы молиться, он им балаган устраивает.

Виола подсела к девочке.

— Кто же к тебе в голову лезет?

— Оно само. Я глаза закрою, а все равно разное вижу.

Виола, посадив Сью на колени, почувствовала, как колотится маленькое сердечко, будто у перепуганного зайчонка.

— Давай вместе смотреть твое разное. Я, когда закрываю глаза, тоже всегда что-то вижу. Особенно, когда очень стараюсь уснуть.

— Не разгуливай ее! — попросила Энн.

Виола, взяв Сью на руки, спустилась в сад. Воздух был напоен запахами цветения. Ветер стих, и закат разлил свои прозрачные краски над горизонтом. Она села на скамью под яблоней и тихо запела:

Сью закрыла глаза и улыбалась, приготовившись слушать дальше.

— Мир сиял, лишь соловей тосковал в тени ветвей… — послышался знакомый голос.

Девочка подняла голову.

— Вот и дождались, — сказала Виола.

Через лужайку к ним шел Уилл.

— Что это вы грустные песни поете?

— Пытаемся уснуть.

— Спать скучно, — засмеялся он.

— Мне в голову лезет, — опять пожаловалась Сью.

— Это семейное, — сказал Уилл, забирая дочь. — Уж чего только нам в головы не лезет.

Он замолчал, загадочно улыбаясь.

— Расскажи про фей — попросила Сью, потому что именно этого она и ждала весь вечер, сопротивляясь сну.

— Расскажи про фей, — повторила Виола.

— Вы же спать не будете, — он втянул ароматный воздух. — Ну что с вами делать? Расскажу.

Сью особенно любила эту его песенку, которую он то напевал, то просто рассказывал. Всякий раз, доходя до «ушек» и «серег из жемчужин», он поворачивал ее головку и мягко пощипывал пальцами мочки ее ушек или щекотал их носом. Дочка была счастлива.