Дмитрий Бакин - Про падение пропадом

В 1629 году семьдесят беглых каторжников, объявленных в Англии вне закона, образовали на Нью-Проведенс английскую колонию, занялись земледелием и животноводством, используя домашний скот испанцев, выбитых с острова. Крейг не сомневался, что у них есть корабли, так как ходили слухи, что они несколько раз совершали пиратские рейды на Сан-Сальвадор и по Кариб-скому морю. На них-то и рассчитывал Крейг в своём желании добраться до Англии за приличное вознаграждение. Вопрос ещё, как встретят его в Англии. Англия — страна, где хорошо провожают, но плохо встречают. После всего карьеры в Англии он не сделает и кончит, скорее всего, на торговом судне, да и то капитаном вряд ли. Крейг у королевы на хорошем счету не потому, что обладал талантом флотоводца, а потому, что ему всё время везло. Так бывает, когда пушечное ядро, посланное канониром в полуют, случайно попадает в пороховой склад, и дело решает один выстрел. Крейгу везло с канонирами, а канонирам с Крейгом, поэтому у Крейга так было всегда — его сделали дворянином, маршалом и рыцарем, но в памяти он оставался пиратом. Без всяких титулов.

Пока заживала рана в плече, Крейг шатался по острову, исходил его вдоль и поперек, лазил по скалам, понемногу разрабатывая левую руку, спускался в пещеры и дышал чистым прохладным воздухом.

Индейцы не обращали на него внимания. У них своих забот хватало. Всем им давно пора было умирать.

Крейг сделал гарпун, привязав к одному его концу лезвие старого ножа, и уходил на побережье бить мелкую рыбу. Потом он откладывал свой гарпун и садился на песок у кромки воды.

Фрэнсис Крейг любил море на берегу. Индеец любит бога, несмотря на проклятый богом род. Индейцы — раса, имеющая право ненавидеть бога или не верить в него, но нет людей, которые любили бы бога так сильно. Индейцам — бог, солдату — армия. Каждый из них видит в своём одно — все беды и все радости. Для моряков бог-обманщик — это море, для солдат — армия. Любовь к которой, как говорил генерал Джонсон, открывается после демобилизации. Море для Крейга — красивая стерва, к которой привык.

На Рам-Ки Крейг отдыхал от разговоров, потому что не знал индейского языка. Он думал, что надо бы, по возвращению в Англию, поставить новую ограду на могиле жены, узнать, как живёт его сестра, которую он никогда не видел.

В тот день Крейг вернулся в селение вечером. У хижины он столкнулся с индианкой лет двадцати. Она опустила голову и обошла его. Он смотрел ей вслед. Она была стройная и худая, как все молодые индианки, а пышные, длинные волосы, которые трепал ветер, были точно крона дерева. Как-то утром ему удалось рассмотреть индианку получше. У неё был продолговатый овал лица, длинные, кукольные ресницы, большие чёрные глаза и чёрные брови, маленькие уши и бледные, обветренные губы. Когда она опускала голову, поднимала руки, нагибалась, не сгибая ног — точно ломали стебель. Она украдкой смотрела на Крейга, как на человека, который никогда не умрет, и свою любовь к нему выражала тем, что немедленно уходила с того места, куда он приходил.

Ещё кто-то умер.

Крейг встал поздно утром, одел рубаху и вышел из хижины. Все индейцы сидели на земле, перед поваленным деревом, на котором расставив ноги, стоял старик, и внимательно слушали его. Крейг вернулся в хижину, взял нож и медленно пошёл к индейцам. Старик осёкся, когда он подошёл. Индейцы встали. Крейг, не останавливаясь, растолкав индейцев, подошёл к группе женщин, схватил молодую индианку за запястье и рванул к себе так, что она оказалась у него за спиной.

Он повернулся к индейцам лицом, хмуро глядя на них и молча ожидая, что за этим последует. Нож он держал в правой руке. Пало гробовое молчание. Индианка попыталась было вернуться к женщинам, но Крейг ещё крепче сжал ей запястье, и она перестала вырываться. Наконец, какой-то индеец двинулся на Крейга, но его остановил резкий окрик старика. Крейг подождал ещё секунд двадцать, повернулся к ним спиной и, сжимая запястье индианки, медленно пошёл к лесу.

Они построили себе шалаш в миле от селения. Крейгу было наплевать, где жить, но он боялся за индианку. Она хорошо понимала его жесты, однако он решил научить её английскому языку. Он увёл её в лес. По стволу сосны полз паук. Крейг раздавил его большим пальцем и, указывая на раздавленного паука, сказал: «Смерть!» Это было первое английское слово, которое узнала индианка.

Он водил её по лесу, бродил с ней по побережью и говорил, как называется море, небо, деревья, птицы, рыбы, скалы, водоросли, солнце, луна, ночь, день, человек. Она всё очень быстро запоминала, как человек, у которого не забита голова. Её не смущало странное звучание незнакомых слов, как у некоторых белых идиотов.

Ночью, перед тем, как лечь спать, Крейг приставил палец к груди индианки и сказал:

— Линор. Линор. Линор. Ты — Линор.

Индианка кивнула, раздавила ногой жука и сказала:

— Смерть.

Она спала удивительно тихо и почти всегда на боку. Вставала на час раньше Крейга, разводила костер, поджаривала пальмовые кочны или рыбу и ждала, пока проснется Крейг. Затем они вместе ели. Она повторяла английские слова.

Крейгу всё казалось, что это его жена. Особенно когда она прижималась к нему и прятала лицо у него на груди. Когда он смотрел ей в лицо — это проходило. В каждой живой женщине, которая была с ним, он любил свою умершую жену. Крейг не отпускал от себя индианку. Он боялся, что кто-нибудь из племени убьёт её. К тому же иногда ему необходима была помощь. С ней он, по крайней мере, не тратил время на поиски пищи и её приготовление.

Крейг принялся за лодку, как только почувствовал, что более-менее способен работать левой рукой. Он решил делать её из можжевельника, поваленного бурей. У него был только нож и острый кусок гранита. С утра до ночи он выдалбливал лодку, не обращая внимание на кровавые мозоли, которые постоянно сдирал шершавый гранит. Левая рука болела сильней и сильней. Крейг стал работать только правой. По ночам правую руку сводило судорогой, и ощущение было такое, точно он старается вытянуть её из капкана. Он отбил указательный палец, и на нём слазил ноготь.

Чем больше он уставал, тем труднее засыпал.

Он лежал с открытыми глазами, забыв про боль в руках, и думал, что ему всегда везло только в одном — он жив. Так везёт всем невезучим. Временами он злился, что время, когда он лежит в темноте и не спит, не используется на выдалбливание лодки. Он поворачивал голову и видел девушку, которая спала, отвернувшись от него, и ему казалось — это его жена. В темноте лучше всего видно прошлое.