Дарья Бобылёва - Вьюрки [журнальный вариант]

Роман публикуется в журнальном варианте

Далеко не все во Вьюрках знали, как звать Валерыча на самом деле, Валерьевич он или просто Валерий, а может, даже Валерьян. Был он пожилой, косолапый, основательный. Участок здесь получил еще отец Валерыча, военный в солидном звании. Но при нем участком не занимались. Отец предпочитал санатории, и слово это до сих пор вызывало в памяти Валерыча зыбкие тени пальмовых лап и мраморной лестницы на желтом фоне. Потом доступ к санаторной роскоши закрылся, а вскоре Валерыч унаследовал огороженный пустырь во Вьюрках и решил, что будет у него тут родовое гнездо, место семейного отдохновения. Денег для воплощения дачной мечты не хватало, но Валерыч был рукастый и упорный и обладал даром так приспособить в хозяйстве какую-нибудь вещь, что все восхищались его смекалкой. И росла архитектурно непредсказуемая, но крепкая дачка, строясь бог знает из чего, включая списанные шпалы. Дорожку к дому Валерыч отделал зубчиками ломаного кирпича, беседку соорудил из арматурин, которые быстро оплелись девьим виноградом и обрели культурный вид, а грядки обустраивал чуть не с уровнем, все произрастало там ровными шеренгами, и не смела свекла затесаться в петрушку, а тыква распластаться среди капусты.

Родовое гнездо не получилось: дети катались по заграничным пляжам, и единственную внучку, ради которой Валерыч растил лучшую клубнику сорта «Королева Елизавета», мотали с собой. Но Валерыч все равно переселялся во Вьюрки с весны, достраивал, возделывал и ждал, когда дети поймут, что дача — это гораздо лучше, чем сидеть в своем огороженном «олл инклюзиве», как на зоне…

За поворотом дорога шла вдоль реки Сушки. Красное лицо Валерыча от спокойной решимости стало красивым, как у старого капитана.

На реку он старался не смотреть. Изучал одуванчики под ногами, торящих свой слизевой путь улиток. Заметил пробивший полупесчаную, не подходящую совсем почву подберезовик — с мизинец, а уже шляпка раскрытая, натуральный лилипут. Нагнулся машинально, хмыкнул — и скользнул взглядом по берегу, где темнела сгорбленная фигура. В груди скакнуло, и Валерычу показалось, что он не может отвести глаз, тянет она его, требует рассмотреть, удостовериться — и испугаться окончательно. Было в этой фигуре что-то лишнее, нечеловеческое, будто она готова была в любой момент изломиться, вывернуться, побежать к Валерычу на ломких многосуставчатых лапах… И тут силуэт растворился, разошелся на корягу, тень от ивы и болтающийся на ветке пучок увядших кубышек. Валерыч ругнулся и запустил в пугало подберезовиком. У берега слабо хлюпнуло.

Кого ему, в конце концов, было бояться? Что эти, из реки, могли сообщить ему такого, чего он не знал? Валерыч достал заготовленные беруши, ввернул в уши и пошел дальше.

Он помнил, когда и как все началось. В конце июня, двадцать первого числа, — как раз на летнее солнцестояние. Предзнаменований никаких не наблюдалось: ни аномальных явлений, ни предчувствий, ни необычного поведения домашних животных. Разве что накануне вечером Светка Бероева, обитательница самого большого во Вьюрках дома, прилюдно наорала на няню своих детей Наргиз. Наргиз забыла завести часы с боем, чинно сзывавшие семейство к столу, и дети Бероевых, чернявые мальчики-погодки, поужинали не вовремя. А у Светки все, связанное с детьми, было по строгому, полезному для здоровья расписанию. Наргиз возражала, что завела часы, они просто старые и, наверное, сломались. А потом ляпнула, что поужинать на полчаса позже — нестрашно.

— Были бы у вас свои дети, вы бы понимали! — крикнула в ответ Света, умудрившись даже на повышенных тонах сохранить демонстративно уважительное обращение, и захлопнула наконец калитку, после чего увлеченные скандалом дачники вновь склонились над грядками.

А Наргиз повела детей гулять перед сном, и ее гладкое, как яичко, лицо было непроницаемо, только губы шевелились — бормотала что-то на своем языке.

Валерыч скандал тоже послушал, но без особого интереса: поливал кабачки. Да и остальные соседи, хоть и были по большей части людьми советской, антиэксплуататорской, закалки, отнеслись к Светкиному визгу снисходительно. Недолюбливали дачники Наргиз — за то, что понаехала, за тихую непонятливость, за акцент, самые обычные слова превращавший в бесформенные комки звуков. А Светку, как ни странно, жалели. Деловой человек Бероев, построивший во Вьюрках кирпичную виллу и покупавший Светке всякие сказочные вещи, считался в садовом товариществе кем-то вроде Синей Бороды. Первая жена его просто пропала однажды, со второй, родившей дочку, он, по сведениям дачниц, развелся, но обделил при разводе сильно, ничего не оставил прежнему семейству. Во Вьюрках считали, что зря Света ходит королевишной: неизвестно, чем дело кончится.

Вскоре Света простила Наргиз и даже одарила умеренно крупной купюрой — об этом Валерыч узнал от гуляющих вдоль забора соседок. Валерыч закончил полив и пошел перекусить, а за ужином заметил, что его часы тоже встали. Подкрутил — молчат, и конденсат на стеклышке собрался. Валерыч положил их у печки в надежде, что просушатся и оживут, и решил укладываться…

Потом, придирчиво разбирая предшествующие события на фрагментики в надежде хоть что-нибудь найти — не считать же предвестниками сломавшиеся часы и скандал у Бероевых, — Валерыч вспомнил, что ночью его разбудил звук снаружи, громкий и тугой. Даже уши заложило. А может, странный звук Валерычу приснился и не просыпался он той ночью вовсе…

Дорога вдоль реки привела к забору. Валерыч огляделся: кругом покачивались травяные метелки, на берегу кропили мелкими слезами плакучие ивы. На угловой даче, почти не видимой за живой изгородью, деловито стучали тяпкой. Валерыч начал раздеваться, аккуратно складывая на траву штаны, дачную рубаху с нехваткой пуговиц, трусы. Согласно его не то чтобы очень оформленной, но требовавшей решительных действий теории, всё, что побывало здесь, могло ему помешать. Он, правда, и сам пробыл на территории изрядное количество времени, но одушевленная материя, безусловно, имела иные свойства, главными из которых, по мнению Валерыча, были воля и разум. Насчет ушных затычек он задумался, но все-таки оставил: в любой момент можно выкинуть, да и маленькие они совсем.

Голый Валерыч был многоцветен — от белоснежного до сизо-багрового. Вид он теперь имел не браво моряцкий, а мягкий, уязвимый, как выломанная из панциря улитка. Неожиданно для себя размашисто перекрестившись, Валерыч отодвинул засов, толкнул створку ворот и шагнул наружу. За воротами был обычный пригородный пейзаж — желтое от сурепки поле, по правую руку река, на горизонте топорщился лес, а по левую руку, довольно далеко, — коттеджный поселок. Валерыч пошел налево.