Сергей Мавроди - Сын Люцифера

А, чёрт! — Муравич чуть не застонал от нетерпимого стыда, отгоняя воспоминанья. — Д-да!.. И главное, что в итоге? Кто прав-то оказался? Чего я добился в результате? Признания, славы?.. Ну, денег-то — понятно, поэты всегда нищими были, но хоть признания? Хоть какого-то!!..

Ни-хре-на! Несколько коротеньких публикаций в толстых журналах, которые к тому же всё равно никто не читает, — и это всё. Даже отзыва ни одного не было! Ни единого!! Ни читателей, ни почитателей. Никому я на свете не нужен. Умри я завтра — никто и не заметит…

Может, и правда, повеситься? — Муравич с беспросветной тоской окинул взглядом голую, пустую комнату. — Зачем я живу? Впереди — пустота… «Поэт!.. Поэзия!..» Что это вообще такое? Почему я не такой, как все? Все люди как люди, один я… неприкаянный какой-то… За что меня Бог наказал моим талантом? Я словно каторжанин с чугунным ядром. Не выбросить и не избавиться от него никак. Всегда таскать за собой должен. Только у каторжанина хоть срок какой-то есть конкретный, столько-то там лет, а я — вечно! До самой смерти. Почему? За что?!..

А вот!.. — мелькнула вдруг у него в голове предательская мыслишка. — А если бы можно было?.. Избавиться?.. Выбросить наконец свое чугунное ядро! Лишиться своего таланта? Стать как все!.. Согласился бы я?

Муравич представил себе свою новую жизнь. «Как у всех».

Дом, жена, дети!.. — мечтательно улыбаясь, принялся перечислять он. — Работа… Работа… — он запнулся. — Ну, работа! Дальше-то что?.. Дом, жена, дети, работа… Дальше?

Муравич замер.

«Обычная» жизнь предстала вдруг перед ним во всей своей отвратительной, бесстыдной наготе. Во всем своём вопиющем, неизречённом убожестве. Пустота. Nihil. Ничто!

Господи! — содрогаясь, подумал он. — А я ещё на свою жизнь жалуюсь!.. Как другие люди-то живут? Зачем? Для чего?.. Ну, съел он свой борщ, ребёнка по головке погладил, жену обнял — а дальше-то что? Чем они вообще занимаются? У меня-то хоть отдушина какая-никакая есть, я счастлив, когда стихи пишу, творю! — пусть даже меня и не печатает никто — неважно, я-то знаю, что это настоящее! Знаю! И мне этого достаточно.

Да, конечно, депрессия, неудовлетворённость, не без этого — но это всё преходяще. Это нормально. У меня есть зато хоть что-то своё в жизни, личное, индивидуальное; то, чего у меня никому никогда не отнять — мои стихи! Я парю, блаженствую! когда ко мне приходит вдохновенье! Когда я их пишу!..

А у них?.. У них же ничего нет! Просто биологический механизм для воспроизведения потомства. Я, помнится, где-то то ли читал, то ли слышал, что с точки зрения эволюции после рождения потомства и его воспитания родители, по сути, уже не нужны. Балласт! «Курица — это промежуточная стадия в цикле размножения яиц». Да! Так оно и есть по большому счёту «Доживающие свой век!» Живые мертвецы. Ходят, смеются, разговаривают — но фактически все они уже мертвы. Свою биологическую функцию они выполнили — потомство воспроизвели — всё! Больше они не нужны. Перегной. Гумус. Питательная среда, в которой резвятся мириады новых, молодых существ. Готовящихся, в свою очередь, воспроизвести своё собственное потомство и тоже тут же стать ненужными. Бесследно кануть во всепоглощающую бездну времени. Разделить безропотно участь, судьбу своих родителей.

Я — единственный живой. Единственный, кто способен бороться с такой судьбой! С роком. Мои стихи не исчезнут! О, нет! «Нет, весь я не умру!» «Рукописи не горят!» Слова не исчезают. Если только это настоящие слова. Нет! Как только они произнесены, написаны — всё! Они — достояние Вселенной! Достояние Вечности.

А земное, временное… Хронос… Деньги, материальные блага… Да гибель даже! Да плевать на всё это!! Плевать на рок!

Он схватил ручку и быстро, торопясь, записал:

Отложил ручку и перечитал написанное. Потом ещё раз. И ещё. Он был совершенно счастлив.

__________

И спросил с горечью у Люцифера Его Сын:

— А я? Я тоже обречён на одиночество? А я ведь человек!

И ответил, помолчав, Люцифер Своему Сыну:

— Завтра мы продолжим наши занятия.

И настал сто тридцать третий день.

И сказал Люцифер:

— Основная проблема людей в том, что они не способны отличить главное от второстепенного. Действительно важное от преходящего и временного.

— Ну что ж, Юрий Алексеевич, до встречи через месяц!

— До свиданья.

Собеседник Золовкина встал (Золовкин тут же последовал его примеру), кивнул на прощанье, повернулся и пошёл к ждавшей его машине. Рукопожатья не было. Золовкин некоторое время смотрел ему вслед, как он усаживается в своей лимузин и отъезжает, потом мысленно пожал плечами, тоже развернулся и побрёл торопливо в сторону метро.

Он испытывал противоречивые чувства.

Через месяц?.. Почему через месяц?.. Чего там «проверять»?

Вообще от всей этой встречи у него остался какой-то сложный осадок. Разочарования, что ли? Неудовлетворенности?.. Недовольства?.. Непонятно! Как-то иначе всё это ему представлялось. Ну, более торжественно, что ли, официально… Всё-таки атрибутика в таких вещах огромную роль играет, что ни говори. Всё должно быть соответствующим образом обставлено, оформлено. А такая вот… излишняя обыденность… Прозаичность… Полная заурядность, банальность…

Ну, чёрт его знает, конечно!.. — Золовкин снова мысленно пожал плечами. — Им виднее… Представитель этот их, конечно, хорош! Или кто он там у них? Руководитель?..

Золовкин вспомнил жёсткое, волевое, умное лицо мужчины, с которым он только что общался, и недовольно поморщился. Он не любил вообще-то людей умнее себя. А уж тем более — сильнее. Этот же человек… Он был одновременно и умнее, и сильнее. Золовкин это сразу почувствовал. С первых же слов. Как только они друг друга поприветствовали. Причём не просто умнее и сильнее. Не чуть-чуть. А гораздо! На порядок. На целую голову. Это был человек словно из какого-то иного теста. Другого калибра. Более высокого.