Роман Сенчин - Квартирантка с двумя детьми [сборник]

– Ну что, Макс, – сказал Колосов, закуривая последнюю на свободе сигарету. – Давай тут развивайся. Время-то настает золотое.

– Ты там тоже… – пробубнил Макс жалобно, словно это он уходил в армию. – Возвращайся, в общем, скорей. Береги себя…

Колосова, невысокого, плотного, родом из маленького сибирского городка, призвали в десантуру под Смоленск. Готовили явно к боевым действиям все два года так, что возникала уверенность: вот-вот действительно отправят на реальную войну. Тем более что они полыхали тогда в разваливающемся Союзе в изобилии.

Но – пронесло. В июле девяносто второго, погостив с месяц у родителей, Колосов снова был в Питере. Вся их четверка соединилась.

Времена толкучек кончались – повсюду стояли ларьки, набитые всем подряд; секции в Гостином, Апраксином, Никольском Дворах арендовали частники…

Макс за эти два года приподнялся, обладал тремя ларьками, причем один стоял в престижнейшем месте у Финляндского вокзала, и двумя секциями в Никольском Дворе. Торговал разной мелочью – плееры, зажигалки, видеокассеты, батарейки, фонарики, пепельницы… Поначалу таким же разносолом занялись и Вэл, Дрон и Джон.

Постепенно определялись с приоритетами, налаживали связи, то договаривались с бандитами, то бунтовали… Потихоньку лезли вверх.

И вот через двадцать лет Колосов, соучредитель строительной корпорации «Эволюшн», сидит один в своей трёхкомнатной квартире. Один в последний свой день. Вэл вторую пятилетку гниет на зоне за наркоторговлю, а на самом деле (хотя и на наркоте он тоже зарабатывал) за то, что не продал важным людям, когда потребовали, деревообрабатывающий завод и не отказался от борьбы за ООО «Втормет» где-то на границе Костромской и Кировской областей… Дрон в двухтысячном лег на Смоленском кладбище… Макс, отсидев в конце девяностых два года в Крестах, получил четыре года условно за мошенничество и уехал в Москву, затерялся там наглухо…

Колосов до поры до времени процветал. Набирал вес. А потом сменился губернатор и ещё через некоторое время, в массе других, – рядовой чиновник одного из департаментов.

Об этой, второй, смене не трубили новостные ленты, даже на сайте администрации о ней сообщалось через запятую. Но из-за неё у многих возникли проблемы, которые вскоре превратились в катастрофу.

Всё посыпалось.

Нет, поначалу сохранялась надежда наладить отношения с новым чиновником или с другими. Не получилось. Время шло, проекты замораживались, договоры проверялись, расторгались, признавались заключенными с нарушениями.

В итоге Колосов оказался должен. Многим должен и много. Очень много… Когда-то была в ходу поговорка, которую Колосов с усмешкой часто повторял: долги, несовместимые с жизнью.

По поводу многих должников так он говорил и не испытывал жалости к тем, кого действительно лишали жизни. А теперь наступила и его очередь… Долги, несовместимые с жизнью.

Конечно, пытался выпутаться, рассчитаться и в то же время как-то по-детски надеялся, что до крайней черты не дойдёт. Все-таки не девяностые. Но месяц назад, четырнадцатого апреля, застрелили одного из его компаньонов, а Колосов получил ультиматум: такого-то числа до восьми вечера или отзвонись, что деньги нашёл и готов рассчитаться, или выходи из дому.

И вот это число наступило. С десяток настенных, настольных, наручных часов в комнатах, на кухне отщёлкивают, отправляют в прошлое секунды, минуты, приближают восемь вечера.

А Колосов ждёт. Месяц бился, мчался со встречи на встречу, давал гарантии, которые не принимались, упрашивал, напоминал, как раньше помогал другим. Не помогло, бесполезно. И сейчас просто ждёт…

Отгонял, смаргивал картинку, налипшую на глазах, как зайчик от электросварки. Хорошая картинка, дорогая, но тем больнее её видеть сейчас. Завыть хочется, побежать, вломиться обратно в то время. В тот момент. Туда, где они вчетвером сидят на набережной канала Грибоедова за пластиковым столиком в тени хилых безымянных деревьев. Пьют вино, едят пережаренную за целый день, до того мягкую, что и жевать не надо, курицу. Обсуждают торговлю, строят планы. Молодые, уверенные в себе парни. Работодатели десятка исполнительных, тихих, благодарных им девушек из Тосно, Кондопоги, Малой Вишеры, Сясьстроя.

Вэл, Макс, Дрон, Джон разговаривают, смеются, глотают горьковатое, непонятно где сделанное вино. Перед ними облупившийся, но крепкий, кажется, на века, Никольский Двор, за их спинами изгиб канала, за каналом – собор. Лёгкий, светлый, похожий на чистое небо.

Но ничто не вечно. Никольский Двор чуть не рассыпался, да и реставрация, которая длится уже лет пять, вряд ли его спасёт; канал, когда-нибудь зарастет, плиты набережной сползут в него, и будет принято решение спрятать в трубу, засыпать, застроить. И собор рано или поздно развалится. Если к тому времени православие ещё будет существовать, его, конечно, воссоздадут, но это будет копия… Да, ничто не вечно. Особенно здесь, в Петербурге. Большинству зданий не больше трёхсот лет, а держатся на честном слове, на подпорках, скрепках, которые тоже ржавеют, слабнут, сыплются.

А когда Питер стал Питером? Именно тем монолитом, какой все знают… Конечно, хочется верить, что действительно создан мгновенно, за одну светлую весеннюю ночь. Но ведь он строился долго, трудно, постепенно. Домик Петра, который Колосов посетил через несколько дней после поступления в училище, потом – Петропавловская крепость, Меншиковский дворец, ещё дворец, рядом со Смольным…

И как резко и невыносимо недавно захотелось курить, теперь захотелось глянуть, когда появились Эрмитаж, Адмиралтейство, Спас на Крови…

Колосов рывком открыл ноутбук. Испугался, что сломал дисплей. Нет, работает, осветился серо-черным, появилась надпись: «Возобновление работы Windows». Вошёл в «Яндекс». Набрал быстро, не давая себе времени задуматься о другом: «Старейшие здания Санкт-Петербурга».

Первой была ссылка на статью в «Википедии» «Архитектура Санкт-Петербурга».

Кликнул, побежал взглядом по строкам. Нашёл. Первыми постройками в самом деле был Домик Петра, в котором он жил, оказывается, с 1703 до 1708-го. Больше шести лет… В 1703-м начали строить «дерево-земляную Петропавловскую крепость». Каменные здания стали возводиться только с 1710 года.

Петербург поднимался медленно, тяжело. Исаакий, например, строили сорок лет, Кунсткамеру – больше пятнадцати, Биржу – больше десяти, Спас на Крови – двадцать пять лет…

Наткнулся на статью о канале Грибоедова. Оказалось, что канал проложен по руслу речки Кривуши, бравшей своё начало из «болотистой трясины, залегавшей между нынешними Конюшенной площадью и площадью Искусств. В 1739 году её исток соединён с Мойкой».