Татьяна Труфанова - Счастливы по-своему

Степа бестактно, по-львиному зевнул, затем спохватился и прикрыл рот рукой.

— Ты, Степа, сходи, купи, — втолковывала старуха. — Нет, не ест еще курьи пупочки? А слова говорит?..

В дверь позвонили, за мальчиком, сидевшим у Инги в комнате, явилась мама. Пока из прихожей доносились обрывки разговора, старуха Клавдия Ивановна дала Степе пяток советов, а для Яси извлекла из открытого пакета последнюю окаменевшую баранку: «Пущай десны чешет, у меня ее зуб не берет, а ему развлечение». Затем пришла Инга и увела Степу с сыном за собой.

В длинном общем коридоре, из которого двери вели в четыре комнаты и один чулан, стояли шкафы, старые лыжи, забытый самовар и тому подобные штуки, которым не нашлось места в комнатах. Но кроме того, обнаружилось нововведение: к этажерке с книгами было прислонено изрядно полинявшее красное знамя с длинной бахромой, в складках которого тонули чьи-то усы. Степа приподнял край ткани. Оказалось, усы — генералиссимуса. Откуда такое?

— Новый сосед, — вздохнула Инга.

Месяц назад в коммуналку, которых не так много осталось в Домске, но все же осталось, въехал тридцатилетний парень, получивший комнату по наследству. Сначала казалось, безобидный чудак — игрушечные танки собирает. А потом стал в полночь гимн Советского Союза включать на полную громкость и подпевать. Мы его спрашиваем: почему же не в шесть утра, как в советское время было? Каждое утро, по радио… Нет, в шесть утра не хочет, в шесть утра этот нежный сталинист спит. А! Нечего о нем говорить.

В комнате Инги хорошо пахло лавандой. Сиреневые засохшие метелки изобильно торчали из ваз, стоявших на платяном шкафу, и были привезены ей из самого Прованса благодарными родителями одного из учеников. Вообще вся комната была набита сувенирами и подарками — керченскими краснофигурными амфорками и украинскими глечиками, статуэтками советскими и дрезденскими, сосновыми шишками, расписными деревянными яйцами, бронзовыми избушками и тому подобным. Стены украшали любительские акварельные пейзажи, детские психоделические гуаши, распластанный гербарий в рамке и карандашный портрет, в котором с трудом угадывалась хозяйка.

— Ах, да! Как обычно, приглашаю вас на мой день рождения, — сказал Степа.

— Седьмого июня… это у нас получается?..

— Воскресенье. Угу, воскресенье.

Как-то так повелось, что последние лет десять он приглашал Ингу на семейный праздник — если она никуда не уезжала, что случалось нередко (она была легка на подъем и умела радоваться путешествиям, которые позволяли ее невеликие средства). Как правило, Степа отмечал день рождения дважды — один раз с родными, второй с друзьями; и в первую, довольно узкую компанию он звал свою бывшую учительницу.

Инга Викторовна Левандовская (она давно предложила ему называть ее Ингой, но мысленно он чаще звал ее по имени-отчеству) улыбалась Ясе, расспрашивая его об успехах, а от уголков ее темных глаз бежали морщинки. Сейчас ей было сорок шесть, ее — такую уютную и округлую — так и хотелось назвать тетушкой. И забавным было то, что когда он впервые ее увидел, она показалась ему точно такой же средних лет тетушкой, хотя если посчитать — Степе в тот момент было восемь лет, а ей соответственно всего двадцать четыре! Девчонка! Впрочем, сколько ее помнил Степа, она всегда была округлой, носила вязаные кофты и закрытые туфли на низком каблуке, а небольшая полнота делала ее лицо сдобным и старомодным, как у нарисованных дореволюционных дам в шляпах со страусиными перьями, рекламировавших горячий шоколад.

Она общалась с Ярославом с той неловкой серьезностью, с какой подходит к малышам большинство людей, не имевших пока счастья ежедневно носить на руках, кормить и шлепать по розовой попке крикливого младенца; да, сударыня Левандовская не обзавелась своими детьми и не знала, что младенцев завоевывают не уважительные расспросы, а идиотский звук «пуррр» и шевеление ушами.

— Давайте этого спортсмена на пол, угу, на пол спустим. В смысле поползать, — предложил Степан.

Соловей-младший сперва направился к детскому столику, на котором лежали пуговицы.

— Как ты поживаешь, Степа? — спросила между тем Инга.

Степа пожал плечами:

— Жил да был, не тужил. Только спать хочется. Спал сегодня три часа.

— Из-за ребенка?.. Ой! Он ножку стола грызет.

— Ничего страшного. Стол дубовый, уцелеет. А Яська, он спит прямо молодцом. Если проснется, Юля ему — оп! — Степа сделал движение, каким артиллерист подает снаряд в пушку, — дает грудь, он почмокает и спит дальше. Нет, сплю мало, потому что по ночам работаю.

— Над чем? Ой, он взял пуговицу…

— Выплюнь!

Степа метнулся и отобрал у сына пуговицы, а вместо них вручил завопившему Ясе завалявшийся в кармане резиновый эспандер. Он поведал про свое приложение, у которого на конкурсе Like Ventures были бы все шансы, а у конкурса приз — ого-го! На такие деньги можно рекламищи надавать, раскрутиться, взвиться!.. Вопрос только в том, успеет ли Степа доделать игру к дедлайну.

— Десять с половиной дней у меня осталось. В день рождения надо это, надо сдать. А я все-таки не гонщик Спиди. Я обычно да, я все основательно делаю. Ситуация. Как думаете, не зря я вообще? Не зря я в конкурс уперся?

— Степа, у меня ведь нет хрустального шара, — мягко улыбнулась Левандовская. — Зато я знаю, что под лежачий камень вода не течет. Я видела много раз, как мои ученики добивались таких успехов, о которых их родные даже не мечтали. Все возможно, это я знаю. А игра твоя — изумительная! Что ты рассказал — это просто, легко, талантливо! Я даже скажу… — Инга задумалась и, подняв руку, воскликнула: — Нечто моцартианское есть! Изумительная идея! Сделаешь — я сама буду играть. Не бросай ни за что!

Вроде бы Инга не приводила неоспоримых доводов, но из ее восклицаний звучала такая заразительная вера, что Степа наконец — впервые за последние дни, после встречи с Борисом — понял, что успеет. Левандовская всегда оказывала на него такое волшебное действие. Когда-то, когда он был мал и потерян и все перестали от него ждать хорошего, решили, что он совсем никчемный, — все, даже мать и отец, эти обожаемые колоссы, даже они треснули и отвернулись, тогда появилась Инга. И она в него поверила. Степе довелось узнать, как это важно: чтобы хоть один человек на свете верил в тебя крепко. Взять себе из его глаз это знание, что ты стоящий. Начать сначала на этом камне.

— Я так понимаю, ты даже отпуск взял, чтобы доделать приложение, да? — спросила Инга. — Каждый день на счету… А ковер ему разве можно грызть?

— Быстрый! — Степа вытянул у сына изо рта бахрому ковра. — Играть можно, есть нельзя… Нет, отпуск — нет. То есть да, отпуск взял, но по другой причине. Как положено, все сразу навалилось, — со смешком сказал он. — Я теперь, Инга, — кормящая мать!