Татьяна Рыбакова - Счастливая ты, Таня!

Мемуарное полотно Татьяны Рыбаковой так увлекательно, достоверно и жизненно, что читаешь его, не отрываясь. И то смеешься, то слезы ладонью вытираешь…

Какая точность детали! Какой непритворный интерес не столько к себе, сколько к многочисленным другим! Какой интеллигентный и разом страстный образ самой повествовательницы, нигде не впадающей в самовосхваление или морализм.

Детство… 38-й год, прошедший по судьбе трещиной… раннее сиротство… семейные коллизии… журналистика… И наконец главная часть жизни: удивительный союз с выдающейся личностью, с замечательным писателем Анатолием Рыбаковым, который, кстати, в позднем «Романе-воспоминании» сказал о своей жене и музе так: «Мы прожили вместе девятнадцать лет — счастливейшие годы моей жизни: рядом верный, родной человек, первый мой критик и редактор. Я люблю обговаривать с ней то, о чем буду писать завтра…» И еще: «Обдумывая в 75-м году роман „Тяжелый песок“, я сказал Тане: „Теперь я знаю, что такое любовь, и сумею об этом написать…“»

Вот и Татьяна Рыбакова сумела написать об этом — о неразрывной связи двух творческих людей, о женской самоотдаче и силе, о своем соучастии в истории многострадального романа «Дети Арбата», о трудной борьбе за его публикацию, о литературных, мало кому известных буднях, зафиксированных в ее дневниках, о жизни в подмосковном Переделкине и в Америке. Ряд знаменитых персонажей — тут и Каверин, и Евтушенко, и Окуджава, Олег Ефремов и Михаил Ульянов в закулисье их непростого быта, — и при этом тончайший вкус, такт, выверенный ритм повествования, сенсационно яркого, но никогда не пошлого. Никогда ни сплетни — нет, ошеломительно пестрая и колоритная жизнь во всем ее противоречивом объеме.

Итак, перед нами не просто одаренная рассказчица интересных событий. Гораздо больше. Татьяна Рыбакова — это тонкий прозаик-психолог и даже, я бы сказала, историк недавних времен.

А главное — налицо редчайший в современной словесности случай, когда книга написана о безусловном счастье, что отнюдь не лишает ее напряжения и драматизма.

Татьяна Бек

15 января 2005

Мой муж, Анатолий Рыбаков, умер 23 декабря 1998 года ночью, во сне.

Не вскрикнул, не застонал.

Бужу его, не зная, что он мертв.

— Толечка, пора принимать лекарство.

Кашель изматывал его не только днем, главное, не давал спать ночью. И тогда врач настоял на ударной дозе — вечером принять сразу восемь таблеток, утром повторить.

— Как много, — ахнула я.

— Ничего, попробуем, — сказал Толя, — ты же видишь, я устал так жить.

Однако его качнуло. «Что-то как-то плохо мне», — сказал он неуверенно, но потом все прошло, и вот результат — ни разу не кашлянул за ночь.

— Толечка!

Не отвечает, дразнит меня, и это было хорошим признаком: наконец-то выспался, проснулся веселым, значит, чувствует себя неплохо. Я уйду готовить завтрак, а он, закончив зарядку, крикнет мне по дороге в ванную: «Боны пошли бриться». Это «воны» сразу поднимало мой дух.

Но бывало и так: он долго не вставал, звал меня, брал мои руки в свои: «Где рождаются такие, как ты?…» — «В Москве, в Большом Кисловском переулке, — отвечала я, улыбаясь. — Если будешь искать новую жену, только там и ищи, я тебе помогу». Пыталась переломить его настроение, вызвать и у него улыбку.

Но он не хотел улыбаться, не хотел отпускать мои руки. «Таня, как ты будешь без меня?…»

Зазвонил будильник.

Я слегка отодвинула штору, чтобы отсчитать положенные восемь таблеток. Бродвей празднично сверкал огнями — в честь Рождества и Нового года, хотелось надеяться, что Новый год и у нас пройдет весело, ведь не кашлянул ни разу за ночь…

— Все, родной мой, вставай, больше не дам тебе ни минуты!

Молчание.

Он лежал на спине в спокойной позе: правая рука на груди, левая откинута. Посмотришь со стороны — спит и спит человек крепким здоровым сном.

Я позвонила в дверь нашей соседке-итальянке, прислонилась к притолоке, губы не разжимались. Но она, видимо, давно понимала, что смерть приближается к нашему дому. То, чего никак не представляла себе я. Для того и оставила мне все телефоны — свои и мужа. Ждала беды и готова была к помощи.

Мы вошли в нашу квартиру, перед Толиной комнатой я ее остановила: «Мне кажется, мой муж умер… А я ему все „вставай“, „вставай“…»

Звонок из Москвы: где я буду хоронить Рыбакова?

«В Москве, естественно». Бог мой! Я успела позвонить только дочери, племяннику и самым близким друзьям. А в Москве, оказывается, все телевизионные каналы уже открывали информационные выпуски новостью о смерти Рыбакова в Нью-Йорке. Значит, я буду прощаться со своим мужем дважды — здесь и в Москве.

Я сижу в маленькой комнате похоронного дома на Манхеттене. Со мной мой племянник — Миша Одноралов и наш друг Саша Поляков. Молодой чиновник составляет смету. «Гроб — столько-то, объявление в „Нью-Йорк Таймсе“ — столько-то, ну и тому подобное… Два часа хватит на прощание?» Они отвечают, я только киваю головой, мысли мои совсем далеко, где — не знаю. Вдруг подумала, что Толя никогда не говорил мне «Я тебя люблю», а говорил «Ты — моя жизнь», и эти слова совершенно сшибали меня с ног. Слово «жизнь» что-то тянет за собой у меня в голове. Жизнь, жизнь… Как много жизней проживает человек за одну жизнь… Вот о чем я думаю в похоронном доме на Манхеттене.

Детство свое вспоминаю отрывками — одна картина всплывает в памяти, вторая, третья. Мы уже переехали из Большого Кисловского переулка в Дом правительства. Мне около двух лет. Юрий Трифонов, живший в соседнем подъезде, назвал этот дом в одной из своих книг «Домом на набережной». Название это так к нему прилепилось, что никто его теперь иначе и не называет.

Мой отец — первый заместитель Микояна, тогдашнего наркома пищевой промышленности. Хотя по образованию он психиатр. Мама не работает. Познакомились родители в Париже, в Сорбонне, на медицинском факультете. Оба — из зажиточных семей. Мой дедушка по отцу был в Баку управляющим нефтяным прииском, Татьяной меня назвали в честь бабушки. Мамин же отец был купцом второй гильдии и владел магазином тканей в Витебске. Мама ушла из университета, окончив третий курс: родился ребенок, умер в младенчестве, и мама уехала в Россию. А отец окончил Сорбонну с отличием, его оставляли при университете, но тут началась Первая мировая война. Франция — союзница России, его мобилизовали, и после фронта он вернулся в Баку. Встретил там Микояна, были ли они знакомы раньше — не знаю, но встреча эта оказалась для отца роковой, отец увлекся коммунистическими идеями и, не проработав ни одного дня врачом, ушел в революцию. Его расстреляли в феврале 1938 года как «врага народа», предъявив ему пять пунктов 58-й статьи.