Пётр Курков - Категория жизни: Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

— Батарея! — скомандовал старлей, решив, что мы все осознали, и строй снова двинулся к столовой.

На подмогу немощным «салагам» и «скворцам» пришли «лимоны», сообразившие, что положение нужно спасать, хотя в принципе свое они уже оттопали. Но горох остался горохом, правда, несколько увеличился в размерах.

— Отставить! Кругом!

И опять мы неподвижно стояли возле казармы.

— Хреновые дела, — шепнул Зуб, до сего момента не замечавший меня. — Комбата кто-то разозлил.

Хотел я было объяснить однопризывнику, что этот «кто-то» он сам, но решил не опережать события.

Наконец, с третьей попытки, когда, забыв свою гордость и вспомнив далекую молодость, приударили ножкой и «старики», дело пошло на лад. В казармах задребезжали стекла, казалось, еще один удар — и вся батарея во главе с комбатом провалится сквозь гудевшую брусчатку.

— Запевай!

С песней повторилось то же самое, что и со строевым шагом. Но в более сжатые сроки. И когда каждый топал и пел из последних сил, а батарея стала похожа на громыхающий колесами и подающий непрерывный гудок локомотив, комбат решил, что жратву мы заработали, и повел нас на завтрак.

По команде мы забежали в столовую и, как обычно, расселись за пятью длинными столами — у окошка «старики», а дальше, к проходу, в соответствии со сроками службы, — остальные. В огромном зале висел милый сердцу каждого солдата густой звон мисок и ложек, а на стене красовался знаменитый лозунг, выполненный клубным деятелем младшим сержантом Хитруком:

Питание личного состава батареи строилось обычно следующим образом: первыми хлеб, кашу, мясо и прочее «ложили» «старики». Но поскольку у них перед «дембелем» аппетит почему-то пропадает, то молодым, которым всегда хочется рубать со страшной силой, еды хватает, разве что чай бывает неприторным. Но никто и не говорит, что служба — сахар!

Главный ритуал «ста дней» в том-то и заключается, что сегодня все происходит наоборот: первыми еду берут «салаги», а мы — под конец. Естественно, они смущаются и стремятся, косясь на ветеранов батареи, взять кусочки поплоще, но картина все равно впечатляет! Затем начинается кульминация: «старики» отдают молодым свое масло. Все это, по замыслу, должно символизировать преемственность армейских поколений. Но когда свою желтую шайбочку я положил на хлеб Елина, тот посмотрел на меня такими глазами, что весь ритуал, казавшийся мне очень остроумным, вдруг представился полным идиотизмом.

Я рубал солдатскую кашу «шрапнель» и думал о том странном влиянии, какое оказывает на меня Елин. С ним я снова переживаю свои первые армейские месяцы, когда думаешь, будто шинель, китель, сапоги и т. д. — это уже навсегда, будто домой не вернешься ни за что; когда все вокруг пугающе незнакомо, когда находишься в страшном напряжении, словно зверь, попавший в чужой лес; когда можно закричать оттого, что из дому снова нет писем, когда от жестокой шутки немногословного «старика» душа уходит в пятки, когда понимаешь, что жить в солдатском обществе можно только по его законам и нельзя купить билет да уехать отсюда, как сделал бы на «гражданке», не сойдясь характером с тем же самым Зубом. Армия — это не военно-спортивный лагерь старшеклассников с итоговой раздачей грамот за меткую стрельбу из рогаток. Армия — это долг. У них повинность, у нас — обязанность, но везде — долг! Значит, нужно смирить душу и вжиться. Сила характера не в том, чтобы ломать других, как считает Уваров, а в том, чтобы сломать себя!.. Стоп. А нужно ли ломать, нужно ли привыкать к тому, к чему приучил себя я? Может быть, прав смешно уплетающий «шрапнель» Елин: сначала мы сами придумываем свинство, а потом от него же мучаемся… Зачем все эти жестокие игры в «стариков» и «салаг»?! Армии они не нужны, даже вредны, если верить замполиту; я без своих «дембельских» привилегий обойдусь. Остается — Зуб, но и он как-нибудь перетопчется. Следовательно…

— Встать! Выходи строиться, — скомандовал комбат.

Я плеснул в рот остатки чая и направился к выходу.

К сожалению, дисциплина порой несовместима с логическим мышлением.

— Направо! Шагом арш! — продолжил свою воспитательную работу старший лейтенант.

Я шагал и пел о том, что «всегда стою на страже», а сам думал, как после обеда, воспользовавшись законным личным временем, пойду в библиотеку, буду говорить с Таней. Удивительно, но с самого утра, вообразив себя Главпуром и решая актуальные проблемы политико-воспитательной работы в Вооруженных Силах, я почти не вспоминал о Тане. Да, все-таки солдат не должен много думать, иначе, как я сейчас, он теряет ногу и семенит, подпрыгивая, чтобы снова совпасть с родным коллективом.

— Батар-рея! — рявкнул наш трехзвездный Макаренко, и сытый личный состав с такой силой шарахнул о брусчатку, что видавшие виды гарнизонные вороны взвились в воздух и обложили нас пронзительным птичьим криком.

— Значит, письмо нашли?! — вскидывается Зуб. — А дальше?

Скотина! Он и сейчас думает только о том, как бы отвертеться, свалить случившееся на кого-нибудь другого, на ту же шалопутную елинскую подружку. Ему хорошо известны случаи, когда молодые делают над собой глупости из-за таких вот писем…

Мы бежим по Аллее полководцев — заасфальтированной дорожке, по сторонам которой установлены щиты с портретами славных ратоборцев, начиная с Александра Невского. Аллея ночью освещается фонарями. Мимо нас мелькают рисованные лица — и мне мерещится, что вся героическая история русского оружия с осуждением смотрит нам вслед. А маршал Жуков даже хмурит брови, точно хочет сказать: «Что же это у вас солдаты пропадают?! Распустились!»

Аллея полководцев кончается возле полкового клуба — многобашенного здания, похожего на средневековый замок. В этом замке работает библиотекаршей прекрасная принцесса по имени Таня. Таня — жена нашего комбата. И мне чудится, что налетевший ветер доносит запах ее необыкновенных духов.

— Клевая у комбата жена! — глянув на меня, сообщает озабоченный Цыпленок. — Я давеча…

— Я тебя, сыняра, спросил, что было после письма? — задыхаясь от злобы и бега, перебивает Цыпленка Зуб. — Ты оглох, что ли?

Но я и сам могу рассказать ему, что случилось потом, после письма…

Солдатское воскресенье — это изобилие личного времени. Но расположение нашей части таково, что увольнений не бывает: идти некуда, ближайший населенный пункт — в тридцати километрах. Раз в полгода нас возят туда для торжественного братания с местной молодежью, в основном девчонками-старшеклассницами. Не дай бог влюбиться: назначить свидание еще можно, но вот осуществить — полная безнадега. Правда, за полигоном проходит железнодорожная ветка, но поезда пролетают наши Палестины, не останавливаясь. Как говорит старшина Высовень, жизнь пронеслась мимо, обдав грязью…