Владимир Саламаха - 1. ...И нет пути чужого

— Братик, слышишь, домой едь, домой! Больше — никуда! Выбрось дурь из головы! Там тебя люди ждут.

— Боже праведный, — перекрестилась рядом с Иосифом какая-то ста­рушка, — что война с людьми делает! И какой изверг ее придумал? За что на людей такая кара?.. Закрой, Господи, этого мальчика своей неизносимой ризой. — И начала шептать «Отче наш».

Иосиф подумал, что эта старая женщина, чья-то мать, несомненно, многое повидавшая на своем веку, все происходящее воспринимает как свое кровное. И пережив немало, она все равно не может свыкнуться с тем, что на земле столько горя и зла. Сейчас, понимая, что людям не совладать с ними, уповает на высшую волю. Так может быть, все это зло и свалилось на людей потому, что они натворили много того, чего нельзя было творить. Они нару­шили извечные жизненные устои, ходили брат на брата, изничтожали храмы, отрекались от отцовской веры — и много иного ненужного совершали и со­вершают люди.

«Нет, нет, нет!.. — Иосиф отогнал прочь от себя такие мысли. — Грех так думать. В чем и перед кем может быть виноват этот молодой, изуродованный войной солдатик, как и тысячи таких же других, искалеченных, израненных, сложивших голову на войне?.. Он же не. мой Стас».

Да, бежал Стас от войны, от той войны, на которой должен был или лечь в землю, или вернуться живым, раненым или не раненым, искалеченным или невредимым. Это, если так можно сказать, сторона войны — защита Отечества — всегда у людей считалась святой и правой. А Стас избрал иную ее сторону. Ту, которую во веки веков презирают люди, или проще сказать, проклинают того, кто на той стороне войны. Объявился ночью, как ворюга, разбойник, злодей. Постучал осторожно в окошко. У Иосифа тогда сразу же мелькнула догадка — сын! Дрожащими руками он открыл дверь, впустил его в хату, усадил за стол, ничего не спрашивал, теряясь в догадках и отгоняя прочь страшную мысль: дезертир... А утром Стас сказал:

— Все, батька, отвоевался я!

— Бог с тобой! — воскликнул Иосиф. — Перекрестись! Как это слу­чилось? Где вас окружили?.. Коли так, схоронишься пока дома, затем в лес уйдешь. Знать, где-то там окруженцы, такие же, как ты, собираются.

Стас покивал головой:

— Эх, батька, батька, ты не знаешь, что вокруг делается. Ты не видел, какая силища прет! Всем этим советам — крышка!.. А ты — в лес. Вот были бы живы дед с бабкой, они бы так, как ты, не говорили, они бы радо­вались, что этим голозадым советам конец пришел. Сколько они над бабкой с дедом поиздевались, пока ты с Ефимом на колхозные собрания бегал да призывал сельчан сообща хозяйничать. Они, дед с бабкой, меня растили, а не ты. Да, советы все у деда с бабкой забрали: и землю, и хлеб. Они их самих со свету сжили: сослали куда-то, и неизвестно, что с ними там случилось. А ты, хитрец, сразу в колхоз. Хватит, батька!.. Сейчас мы еще посмотрим, кто верх возьмет: в гарнизон пойду!

— Говорю: перекрестись! — Иосиф подхватился с места, наклонил­ся через стол к сыну, чтобы схватить того за грудь. Стас отпрянул от него, а Иосиф продолжал: — Ты что себе в голову вбил? Наши люди сообща пере­ломают немцу хребет. Сколько войн ни было, а все равно на России обжига­лись. Тогда что будет?.. Отец я тебе или нет?

— Отец, только потому, что на свет пустил? Пустить на свет — дело нехи­трое. А растил же меня не ты. И вообще, что ты мне дал?.. Ни-че-го! Так что ты мне не судья: хотя мне жаль тебя, старого дурака. А немца уже ничто не остановит, под ним вся Европа лежит.

— Одумайся! — хрипел Иосиф. — Мало ли что было: ну, попал в окру­жение, потерял оружие. Испугался, потом оклемался, вспомнил, кто ты и что — воин. А оружия сейчас вокруг всякого много валяется, и немецкого, и на­шего. Вот и подними, пока затаись, а там — в лес. Партизаны были во все войны. Я твоего позора не переживу!

— Переживешь! Все переживешь, что судьба пошлет. А не выдержишь, значит, свое откоптил.

Иосиф тогда понял: перед ним чужой человек, с которым его, кажется, никогда ничто не связывало. Уяснил, что Стас не отступится от того, что заду­мал: у него велика злость на весь мир, сын пышет лютой злобою.

— Мне, если уж так тебе хочется знать, дороги назад нет, да и не надо. Я для себя давно все решил, так что прикуси язык, старик.

— Гнилая у тебя душонка, — сказал Иосиф. — Ткнешь пальцем — рас­сыплется. Ну что ж, моя вина, моя. Сам виноват, что побоялся деда с бабкой ослушаться, когда они тебя забирали. Взошло в тебе их злое семя.

— Тебе что, между глаз врезать? — сказал Стас. — Заладил, надоело. Живи как знаешь.

Иосиф понял, что разговор окончен. Он тяжело поднялся из-за стола, направился к двери, там на минуту задержался, оглянулся, посмотрел на сына. Тот спокойно ел суп. «Чужой, совсем чужой», — подумал Иосиф и вы­шел из хаты.

...Все это вспомнилось Иосифу сейчас на перроне, вспомнилось, когда услышал, как старуха просила Бога, чтобы он отвел пулю и огонь от моло­денького лейтенанта, едущего на фронт. Потом после «Отче наш» она читала молитву, в которой были слова о сохранении воина, идущего на битву за свою землю. И слышал он их, эти великие слова человеческой надежды о спасении (дело правое), выстраданные людьми на протяжении веков, и каждое из них больно отзывалось в сердце: моего сына эти слова обошли.

Старуха молилась:

...Маці Божая з сябе рызу здымала,

Раба Божага салдаціка ўкрывала,

Хуткія кулі і вострыя мячы замаўляла:

Каля яго лятайце,

У яго не трапляйце.

Зберажы яго, Божа,

Ад кулі хуткай,

Ад шаблі вострай,

Ад агню, ад патопу,

Ад снарада.

Зберажы і памілуй яго

На многія лета.

Накрый яго сваёй святой рызай,

Зберажы і памілуй на многія лета,

Дай яму зброю і святы хрэст.

В детстве, да и позже, сейчас, во время войны, Иосиф слышал много молитв на разные случаи жизни, а эту слышал впервые. С каких времен она пришла?.. Кто к этому времени ее «приставил»? Когда?.. Или только сей­час она людям явилась?.. Никто не скажет. Молитва потрясла его: «Дай яму зброю і святы хрэст.» Это было предельно понятно, до какой степени возвышается ратное дело и как оно возвеличивает того, кто идет на битву за свою землю.

«По вагонам!» — прокатилось волной в морозном воздухе.

Люди на перроне заметались, забегали. Паровоз дал долгий гудок. Лязг­нули настывшим металлом буфера, прогнулись под вагонами рельсы.

— Лейтенант! Давай, скорей, скорей! — слышалось из постепенно наби­рающего ход эшелона. Казалось, кричали из всех вагонов, из всех открытых проемов в них.

И тогда Иосиф увидел, как рядовой уже со всей силой оттолкнул от себя лейтенанта. Испуганно, что есть силы, закричал:

— Беги, Вася, беги! Это же фронт!..

Лейтенант словно очнулся, пошатываясь, начал осторожно отходить от бра­та, потом сорвался с места, бросился к проплывающему мимо вагону, оглянулся: