Мария Ануфриева - Доктор Х и его дети

— Но у него нет положительной динамики!

— Какая динамика при его диагнозе? — еще больше удивился он. — Мы занимаемся поддерживающей лекарственной терапией. Мальчика надо адаптировать к жизни в социуме на доступном ему уровне, но это уже задача родителей, а не больницы, пока он живет в семье. Если вам некогда им заниматься, оформляйте в интернат. Пособие по уходу не стоит того, чтобы вы тратили свою жизнь на инвалида, который вам не нужен.

— А если у меня в сумке диктофон? — прищурилась Шнырькова.

— Поздравляю, — ухмыльнулся Христофоров. — К вам уже приходил Дед Мороз?

Провалив блицкриг, мамаша Шнырькова предсказуемо перешла к осаде, решив взять противника измором.

— Иван Сергеевич, — просительно протянула она и предупреждающе шмыгнула носом. — Миленький… Ведь вы же все понимаете. На кого мне еще надеяться, как не на вас. Пусть полежит до конца каникул. Ему тут хорошо, он уже даже не жалуется и домой не просится, как раньше.

— Он уже забыл дом-то. Память короткая. Вот вас только не забыл. Ждет, а вы не приходите. Я уж звонил вам — трубку не берете.

Шнырькова заелозила глазами по полу и, не найдя там ответа, беспомощно состроила умильную гримасу.

— Жаловаться к завотделением, — напутствовал Христофоров. — Пусть следующие заходят.

Потянулась вереница знакомых лиц. Конфеты он каждый год деликатно складывал в загодя освобожденную от бумаг тумбочку, чтобы вновь вошедший не расстраивался от того, что оказался не более оригинален, чем предыдущие.

Интересно, ест ли конфеты Маргарита? У нее, правда, и своих, должно быть, хватает. Можно было бы обменяться или объединить свои шоколадные капиталы. Она уже вышла на работу и сейчас занималась тем же, чем и он, — родительский день един для всей больницы.

В разгар приема ожил телефон на столе.

— С вами… — Маргарита запнулась. — С тобой хочет поговорить мать Златы. Девочка сказала, что только ты ее понимаешь. Мамаша меня тоже ни во что не ставит, я для нее пустое место. Разберешься?

Он хотел привычно рыкнуть в трубку, но вовремя спохватился и ласково пропел:

— Пусть поднимается… — Однако в следующее мгновенье овечья шкура сползла набок, и он все же рыкнул: — И не забудет занять очередь!

— Хорошо, дорогой, — примирительно пропела Маргарита.

«Дорогой», — сообщил он глазами доживающей свои дни календарной Жульке.

По раздавшемуся шуму за дверями понял, что мадам без труда нашла его кабинет и теперь пытается прорваться без очереди. Накося выкуси, милочка. За своих мамаш он был спокоен: у них без очереди мышь не проскользнет. Закаленные в баталиях районных поликлиник быстро укажут свое место.

Но мамаши сплоховали. На пороге возникла растрепанная фурия, одним своим видом доказывающая, кто был источником шума.

— Присаживайтесь, — ласково кивнул Христофоров, успевший пожалеть бедную девочку: теперь ясно, почему она домой не торопится.

— Хоть я и мало участвовала в воспитании своего ребенка, — заявила она, водрузив цветастую сумку на колени, как в трамвае, — но, между прочим, как мать имею право знать!

— Безусловно, — кивнул Христофоров. — Мы со своей стороны тоже приложили все усилия, чтобы выяснить, что происходит с вашим ребенком и вызывает разрушительные эмоции.

— Это все папаша, — она попыталась наклониться к Христофорову через стол, но помешала сумка. — Отчим, то есть. От него дурное влияние, идеи завиральные. Но между прочим, теперь я возвращаюсь в семью.

— Вы из нее уходили? Я не знал, а это очень важно, поскольку чаще всего провоцирует психологическую травму, особенно у подростков.

— Между прочим, меня еще не успели лишить родительских прав, — гордо заявила посетительница и, поставив сумку на пол, все-таки перегнулась через стол, обдав Христофорова удушающим парфюмом.

Он опешил: судя по всему, Злата была тем яблоком, которое упало от яблони на другом континенте.

— А еще, между прочим, мой дед воевал. Сапером был, ногу ему оторвало. У нас, между прочим, и медали сохранились. Так что вы мне про немцев — ни-ни! — помахала пальцем перед носом Христофорова.

— Да кто ж про немцев?..

— А кто сына моего в фашисты записал? — взвыла она. — Мне, между прочим, в детдоме все рассказали. Ну подумаешь, взорвать хотел. Его отчим тоже много чего хотел. И что? Лежит на диване тихо-мирно, а дите в психушку упеклиии…

Христофоров вновь переглянулся с Жулькой: все-таки яблоко падает непосредственно под яблоней.

— Вот что, любезная моя, — строго начал он. — Жаль, что мы не могли познакомиться раньше. У меня появилось много идей за то время, пока вы… э-э-э… изволили отсутствовать в жизни вашего сына. Его интерес к истории надо направить в мирное познавательное русло, и я готов поговорить об этом, но не сегодня, ибо разговор долгий и обстоятельный, а я опасаюсь за ваше физическое благополучие, после того как вы покинете безопасные пределы моего кабинета. Понимаете, о чем я?

Мадам поставила сумку обратно на колени и оглянулась на дверь, за которой угрожающе молчала очередь, и только кто-то совсем нетерпеливый нервически постукивал кулаком о стену.

— Жду вас сразу после окончания каникул, поскольку то, что я напишу в выписном эпикризе, может сыграть роль при решении вопроса о возвращении ребенка в семью, если вы, конечно, не утратите решимость, с которой ворвались ко мне в кабинет, и сумеете убедить в серьезности своих намерений.

Сумка решительно взмыла с колен в воздух. Христофоров опасливо покосился на нее, прикидывая, не опустится ли она ему на голову, но сумка остановилась аккурат посреди стола. Посетительница рывком вынула из нее бутылку коньяка и с видом, не допускающим возражений, протянула Христофорову.

— Как вы думаете, он захочет меня видеть?

— Не знаю, — пожал плечами Христофоров. — Парень упертый. У меня есть лучший вариант. Купите ему подарок на Новый год, а я пока побеседую с ним, подготовлю к встрече с вами. Когда поезд давно ушел, бежать за ним по шпалам, не жалея ног, бессмысленно. Лучше сесть и обдумать, каким образом вы еще можете, пусть и с опозданием, очутиться там, куда не успели.

Он еще больше часа принимал посетителей, но заходили родители лишь его подопечных. Только когда за дверью установилась тишина, означающая, что ручеек визитеров иссяк, дверь приоткрылась.

— Можно?

На пороге стояла худенькая женщина. Вспомнилось: маленькая собака до старости щенок. Это была именно женщина-щенок. Издалека лет двадцать, приглядишься — от тридцати до пятидесяти. В руках черная лакированная сумочка, украшенная аппликацией из разноцветных полосок вперемешку с блестящими бусинками. Красные сапожки на высоком остром каблучке. Дымчатая шубка с рукавом в три четверти.