Виктор Пелевин - Тайные виды на гору Фудзи [litres]

В вагоне на нее изредка поглядывали – не на юбку с ватником, а на грязное от лесных слез лицо.

Сойдя на платформе «Коломенское», Таня пересчитала монеты. Хватило не только на метро, но даже на бутылку минеральной воды, чтобы умыться. Полицейский у турникета на «Варшавской» покосился, но не сказал ничего.

У двери в квартиру ее ждал курьер в оранжевой безрукавке. С ним был запечатанный скотчем пластиковый пакет. Вещи и документы, догадалась Таня.

Еще курьер передал ей конверт с письмом. Внутри была бумага, на ней какие-то буковки. Письмо это Таня выкинула не читая – было понятно, что там: безукоризненная европейская вежливость, точно выверенные слова на нужном месте и прочая мерзость. Спасибо, хоть вернули ключи и паспорт.

Сперва ей хотелось напиться. Но что-то ее остановило.

Она аккуратно, без всякой истеричности, сняла со стены все свои vision boards с олигархами – и изорвала фотографии в мелкие клочья, одну за другой. Особенно тщательно она рвала Федю. Потом она упаковала обрывки в доставленный курьером пакет и отнесла его в мусоропровод. Это на некоторое время успокоило.

Через час ее снова дернуло к холодильнику, где стояла бутылка водки – но она остановила себя опять. Ей вспомнились слова старичка из леса:

«Сейчас ты мертвая. И поэтому совсем новая и сильная».

Таня не чувствовала в себе ни новизны, ни силы – но понимала, что, если выпить водки с соком, а потом, например, зареветь, позвонить кому-нибудь и пожаловаться на судьбу, все постепенно пройдет и забудется. Несколько дней, всего несколько дней, и жизнь наладится опять.

Но это и будет тем самым, про что грибник сказал «думки заедят».

Он был прав. Это не она сама, а именно думки хотели, чтобы она набралась и опять принялась их думать. Как думала последние двадцать лет или около того.

Но теперь что-то изменилось. Она могла послать думки к черту… впрочем, нет, посылать – уже означало их думать. Она могла просто не брать ничего в голову, потому что была мертвая.

И, если она все это понимала и до сих пор не пускала в себя ни водку, ни старые мысли, значит, грибник был прав – она была новая и сильная. Эту силу ни в коем случае нельзя было растерять. Ее следовало приложить к себе и миру.

Она приняла теплый душ, смазала бетадином царапины на ногах и легла спать.

Утром она проснулась – и в первый момент испугалась, что думки опять возьмут над ней власть, и она снова станет прежней Таней.

Но этого не случилось. Мало того, она помнила: ей снилось что-то значительное и важное, и, хоть сам сон позабылся, она точно знала, что делать.

Приняв душ, она пошла в продуктовый и купила много необычной для себя пищи: йогурт без сахара, мелкие овсяные хлопья, виноград, семечки и орехи. Раньше такой завтрак показался бы ей унылым – а где яйца? Где масло и тосты? Где бекон или хотя бы голубой сыр?

Завтрак, как она твердо усвоила из самых разных диетических программ, мог быть любым – контролировать следовало обед, ужин и все то, что между. Но теперь дело было не в калориях. Надо было зарядить себя правильной спокойной энергией, и она чувствовала, какая еда годится, а какая нет.

Поев, она положила на стол перед собой кусок бересты с телефоном и полчаса глядела на него без всяких мыслей. Она знала одно – кроме этого белого квадрата коры, у нее в жизни ничего больше нет.

Впрочем, могло оказаться, что у нее нет ничего вообще.

Все выяснится после звонка.

Она набрала процарапанный в бересте номер. Через пару гудков на том конце ответил низкий и вязкий мужской голос.

– Алло.

– Доброе утро. Можно Жизелло?

– Такого здесь нет, – с неудовольствием, как показалось Тане, ответил голос. – Никогда не было. И никогда не будет.

Таня несколько секунд молчала. Облом. Ну конечно, и тут облом. Чего она ждала? Ее палец уже дернулся, чтобы нажать на отбой, но она все-таки спросила:

– Такого нет, хорошо. А какой есть?

– Не какой, а какая, – ответил голос. – Есть Жизель. И она очень не любит, когда ее называют Жизеллой.

Таня поняла, что след пока не потерян.

– Можно с ней поговорить?

– Ты и так с ней говоришь. Пора уже что-нибудь и сказать.

Тане показалось, что вокруг потемнело.

Над ней просто издевались – голос был отчетливо мужским. Настолько мужским, что даже напомнил ей Высоцкого на медленной скорости, услышанного однажды в детстве. Ей опять захотелось нажать на красный кружок отбоя – и опять в последний момент она передумала.

– А почему Жизель не любит, когда ее называют Жизеллой? – вкрадчиво и нежно спросила она.

– Потому что Жизелло – это отвратительная мужская шутка. Слово, похожее на зубило. Так урла говорит – брателло, водилло, и так далее. А я Жизель. Не как на зоне, а как в балете. Разницу понимаешь?

– Да, – ответила Таня. – Конечно понимаю, Жизель. Извините.

– Давай на ты. Я со всеми на ты.

– Хорошо, – сказала Таня.

– Ты кто?

– Я Таня.

– Откуда у тебя этот номер?

Таня глянула на кусок бересты.

– От Павла Васильевича.

– А-а-а… Тогда все понятно. Как поживает старый шовинист?

– Вроде хорошо. Грибочки собирает.

– Ага… Значит, он тебе дал телефон и велел позвонить?

– Да, – ответила Таня. – Вчера в лесу.

– Что еще он сказал?

– Сказал, что я в жизни заблудилась. И ты мне поможешь.

– Угу… Еще что-нибудь говорил?

– Сказал, что я мертвая и сильная. И чтобы я записалась на тренинг.

– Мертвая и сильная, это хорошо. Только у меня не тренинг. Тренинги в фейсбуке. У меня школа женского духа… В общем, приходи.

– Когда? – спросила Таня.

– Да прямо сейчас приезжай. Можешь?

– Конечно.

– Тогда пиши адрес.

Адрес Таня записала на том же куске бересты, с другой стороны.

Жизель жила на последнем этаже огромного нового дома.

Таня позвонила в дверь. Прошла минута, что-то мелькнуло в дверном глазке, и дверь открылась.

Перед Таней стоял агрессивно перекачанный мужик в коротких спортивных шортах.

Он был еще относительно молод, но уже лыс – последние кустики волос на темени были тщательно подбриты. Его короткие усы походили на кусок приклеенного к губе ботиночного шнурка. В руке он держал огромный стакан с какой-то розово-белой взвесью.

Он действительно был перекачан даже по сравнению с другими качками-уродцами, которых Тане доводилось наблюдать в спортзалах, и напоминал сложную конструкцию из колбас, колбасок и шаров зельца в лоснящейся коже.

На его груди была обширная татуировка: слева – китайский инь-ян с большой черной звездой в светлой половине, справа – другая звезда, шестиконечная, с симпатичной курочкой внутри. Вокруг этих смысловых полюсов, как значки на куртке у фрика, были разбросаны многочисленные магические и каббалистические тату номиналом поменьше.