Николай Коняев - Пригород

— Знакомы… — ответил Бельё и сразу засуетился. — Да вы присаживайтесь к столу, друзья. Есть будете что-нибудь?

— Мы будем пить… — обидевшись, ответил Прохоров. — Если хочешь, давай с нами тоже будешь пить.

Прохоров обиделся, потому что считал себя единственным в этом городе человеком, знакомым с Бельё, а оказалось, что его н о в о г о з н а к о м о г о знают и другие.

Сразу вспомнилось то утро, когда он столкнулся возле дома с Бельё, и тот как-то подозрительно засуетился, пригласил к себе и исчез, даже не извинившись. Прохоров обиженно засопел, разглядывая меню.

— А чего бы и не выпить! — задорно сказал Бельё. — Я ведь сегодня первый день на работе.

— Где?

— У них… — Бельё кивнул на Марусина. — В газете.

— Это хорошо… — равнодушно сказал Марусин и, памятуя об идейке, спросил: — Так мы будем пить или нет?

— Будем… — успокоил его Прохоров и остановил пробегавшую мимо официантку.

— За отъезд! — провозгласил он.

— А куда ты уезжаешь? — спросил Бельё у Марусина, и тот хотел было ответить, что он не Маруся Уезжалкина, чтобы уезжать, но Прохоров опередил его.

— Да не он уезжает! — закричал он. — Я! Я в Африку уезжаю.

Идейка прочно засела в голове Марусина, и он уже не отвлекался на посторонние события.

— За крокодилов! — провозгласил он, вновь наполняя рюмки. — За то, что живут крокодилы в Африке, и никого они не трогают, и никто им не нужен.

Прохоров хотя и думал возразить — насчет крокодилов у него было свое мнение, — однако послушно выпил, и Марусин мог предложить следующий тост.

Идейки всегда губили людей. Погубила и Марусина его идейка. Сознание вдруг прекратилось в нем, и, когда Марусин очнулся, он не помнил, что он говорил и делал в беспамятстве, но ведь что-то он делал! Зал ресторана уже битком был забит людьми, и напротив Марусина, где раньше сидел Бельё, находился человек со странно знакомым лицом и болтал в воздухе короткими ножками.

— Да! — говорил он, видимо, продолжая давно начатую фразу. — Нужно быть свободным от обычаев и привязанностей. Василий Васильевич Розанов на этом и строил свою философию. Главное — свобода…

И Марусин — он с ужасом осознал это — уже довольно долго слушал этого странного человека, потому что сидел сейчас и размазывал по столу — вверх-вниз, вправо-влево — пролившееся на столик вино. Получался крест. В нем мелькали, отражаясь, обрывки лица. Его лица…

Человек болтал в воздухе ножками и молчал, ожидая, что ответит ему Марусин.

Марусин посмотрел на свой палец. Палец был мокрый, словно им утирали слезы.

— А кто вы такой? — тихо спросил он.

— Я?! — удивился человек, еще сильнее размахивая короткими ножками. — Я — Соловьев…

— Тот?!

— Тот самый! — ухмыльнулся человек.

Марусин задумчиво посмотрел на него и подумал, что если это тот самый Соловьев, то не надо удивляться, надо просто спросить у него, как жить теперь.

Человек с короткими ножками даже подпрыгнул на своем стуле.

— А так и жить! — торопливо, не дожидаясь вопроса, закричал он. — Надо вначале Россию придумать, а потом уже и жить в том, что придумаешь!

— Как это? — удивился Марусин и сморщил нос. — Зачем придумывать?

— Придуманная страна! — отрезал Соловьев. — Полторы тыщи километров — Магадан, две тысячи — порт Ванин. А больше нет ничего. Только ты. Очень даже придуманная страна.

— Да откуда вы можете знать про порт Ванин? — возмутился Марусин. — В-вас же н-не было то-г-да…

От возмущения он начал даже заикаться.

Соловьев странно посмотрел на него.

— Идея нации, — сказал он и пригрозил Марусину пальцем, — не то, что нация о себе думает, а то, что Бог про нее думает.

Марусин с ужасом смотрел на палец и ничего не мог сказать. На пальце — едко-голубая — была вытатуирована Эйфелева башня. И тут — Марусин заметил это уголком глаза — мелькнул сбоку Прохоров.

Как к спасению, метнулся к нему Марусин.

— Ребята! — плюхнувшись за столик, сказал он. — Налейте водки Прохорову…

За столом засмеялись и налили Прохорову, но почему-то налили и Марусину, и хотя он не думал пить, выпил… И снова возник сзади Соловьев.

Он сидел сзади, пристроившись на придвинутом стуле, и дергал Марусина за рукав.

— Часы не нужны?! — спрашивал он и засучивал на ноге штанину. Там, под штаниной, прямо на ноге один к одному желтели кружочки часов.

— Купи! — предлагал Соловьев. — А может, приятелю нужно? Он же завтра в Африку едет…

И, подмигнув Марусину, мерзко захохотал.

Марусин сжал ладонями лицо.

Снова он очнулся, когда его под руки вели к даче Прохоров и Бельё.

— Где Соловьев, ребята? — спросил Марусин.

— Какой Соловьев? — удивился Прохоров.

— Ну, с часами который… На пальце Эйфелева башня вытатуирована?

Прохоров пожал плечами и вопросительно посмотрел на Бельё. Но и тот не знал, о ком спрашивает Марусин.

— А ты и не пьяный совсем… — грустно сказал Марусин, понимая, что не он ведет Прохорова, а Прохоров его.

— Пьяный… — ответил Прохоров. — В этом городе сейчас одни пьяные…

Марусин успокоился.

Но дома, увидев ехидную усмешку ангелочка на потолке, он сразу понял, что ничего из его идейки не получилось, впрочем…

— А и черт с ним! — проговорил он и сразу уснул.

И сразу же проснулся от крика наверху.

— А-а-а! — жутко кричал кто-то. Потом раздался грохот на лестнице. Кто-то, прыгая через ступеньки, сбегал вниз.

На несколько минут наступила тишина, и сразу опять что-то загрохотало наверху, и с потолка посыпалась штукатурка.

— Стенька Разин! — сквозь этот грохот различил Марусин крик тети Риты. — Пугачев!

И тут Марусину показалось, что началось землетрясение. Зашатался потолок, и ангелочек с жутким грохотом рухнул на пол. Марусин выскочил на улицу.

Тут уже стояла Матрена Филипповна. Ее бережно поддерживал под локоть приехавший сегодня муж — Коммунар Орестович. Они смотрели наверх. В комнате у Кукушкиных что-то происходило. Яков Вениаминович бегал по комнате и железным ломиком крушил стены.

Тетя Рита, высунувшись в окно, кричала на всю улицу:

— Люди добрые, помогите! Остановите! Это убийца! Это Пугачев! Это Стенька Разин!

Яков Валерьевич все эти дни спокойно жил на квартире у сына и радовался его необыкновенным успехам.

Лишь одно беспокоило его. Машина, которую он, Яков Валентинович, подарил на свадьбу, стояла прямо под окнами, и сын часто вставал по ночам, чтобы проверить, не украли ли ее. А в нынешнем положении ответственного работника сыну необходим был покой.

Несколько дней Яков Борисович рыскал по городу и нашел-таки то, что ему было нужно. За четыре тысячи продавался великолепный гараж в центре города.

Не откладывая дела в долгий ящик, Яков Африканович сразу же направился домой. Он шел по улице, тихонько напевая себе песенку. Редко бывал Яков Архипович так доволен собой, как сегодня. Тщедушный и маленький, он ощущал себя всесильным — у него были деньги, и с помощью их он, слабенький, мог осчастливить своего большого сына.