Наталья Нестерова - Нежное настроение (сборник)

Юрий Сергеевич уезжал РАБОТАТЬ. «Ненавсегда», именно так – НЕНАВСЕГДА. Аня тоже уезжала на время – ПОЖИТЬ, ПОСМОТРЕТЬ. Так было удобней. Например, – никакого, не дай бог, эмигpaнтского настроя – никаких подушек, одеял, ниток, йода с марганцовкой – мы же НЕНАВСЕГДА.

Даже НЕНАВСЕГДА было решением непростым. Юрий Сергеевич думал, взвешивал, нервно употреблял с Костей вечерами коньяк, задумчиво пил с ним же пиво в баре на углу. Отцу уже семьдесят шесть, он показательно здоров и даже молодожен, но семьдесят шесть, здесь и прожитый вдали год важен, – бух тяжелым комом на одну чашу. Нет, все же, наверное, не едем! Юрий Сергеевич спрашивал у Кости совета – как бы так умно спросить мнение отца, чтобы старик не подумал, будто его считают обузой. А Сергею Ивановичу, похоже, оказалось все равно – старческий эгоизм. С отцовской чаши снимаем одну гирьку. Дед остается при молодой жене, еще одну гирьку вон.

Машу-бедняжку на другую чашу – бух! Потянуло вниз, будто камень бросили. Едем!

– Машу радует только Найджел Первый, – говорил Костя.

Юрий Сергеевич не слепой, видел. Что происходит с девочкой? Даже перебирая самые неприятные из возможных причин Машиной затянувшейся вялости, Юрий Сергеевич не мог вообразить, что его девочка, его по-модильяновски задумчивая малышка – «интеллектуальная блядь с философским уклоном» по прозвищу Княжна. Спрашивал Костю, не знаешь ли, что с девочкой, ты к ней по возрасту поближе...

Костя уклончиво ответил:

– Ничего, растет.

Сам Костя не постеснялся впрямую у Маши поинтересоваться, и очень строго: что, мол, с тобой происходит, Принцесса? И такой же прямой получил ответ, нежный, как в детстве. Теперь она очень редко называла его Дядя Федор. «Принцесса твоя немного запачкалась, Дядя Федор»... Он и без объяснений знал все. Никто не видел этого жалкого выражения ничейности на ее лице – ведь она была любима двумя, а вдруг оказалось, что никем, – и всячески старался не показать радостного ожидания. Будто его тянуло танцевать, и он боялся не сдержаться. Было и еще что-то, в чем она не могла, да и не было охоты разбираться... Они с Машей словно играли в игру – я знаю, что ты знаешь, что я знаю...

Приглашение в Беркли, как ни крути, удача, ночные разговоры – что и как сделать – привнесли в их новую близость еще более интимный, счастливый характер. Лежали ночами обнявшись, шептались.

– Бедная Машка, – говорил Юрий Сергеевич жене.

– Почему бедная? – удивлялась Аня.

Она не замечала в дочери никаких изменений. И действительно, внешне все было как всегда. Так же внезапно вспархивали ресницы, возникала мгновенная улыбка, красные колготки из-под синей юбки наглыми красками расцвечивали серую питерскую картинку. Так, да не так – Юрий Сергеевич же не слепой, видел – небрежность в дочери появилась не нарочитая, а настоящая. К себе, Маше Раевской, Принцессе. Дочь оказалась барышней из девятнадцатого века, не могла оправиться после неудачной любви. Лучше мы девочку на время увезем. В Беркли.

Сама Маша вцепилась в Америку, как бульдог, не могла челюсти разомкнуть в нетерпеливом желании – поскорей бы уехать!

– Ты можешь остаться, если не хочешь бросать учебу, – предложила Аня, – приедешь к нам летом... Ты же не маленькая.

– Не-а, я ма-аленькая, я с ва-ами! – проблеяла Маша, сделав идиотическое лицо, и Юрий Сергеевич радостно засмеялся, такая Машка его устраивала. – Я тут без вас сгуляюсь вконец – в пустой квартире!

Дочь перестала пропадать днями и ночами, опять стала своя-его личная Принцесса. Обсуждала отъезд, кривлялась, хитрила, хихикала! Настораживало и то, что в стране происходило.

– Какие вы счастливые, – говорили друзья и знакомые, – сможете из Америки посмотреть, что у нас тут происходит!

Когда хочется, чтобы жизнь подтвердила твою правоту, она и не задерживается, – подтверждает, одно к одному.

Как-то вечером Маша явилась домой с радостным возбуждением в выпуклых, как виноградины, глазах.

– «Скажите, пожалуйста, идет ли этот трамвай до цирка», – я вежливо так поинтересовалась у одного гражданина в шляпе, – рассказала она. – А он мне говорит, тоже вежливо: «Зачем вам в цирк, езжайте лучше сразу в Израиль!» И еще за мной по трамваю пошел и нашептывал: «В Израиль, в Израиль!» Я у цирка вышла... Такой вот оказался звериный оскал антисемитизма. А я думала, что у нас в трамваях ездят только приличные гражданины Страны Советов!

– Сумасшедший, – неопределенно отозвался Юрий Сергеевич и патриотично добавил: – Такое в любой стране может случиться.

– Нет-нет, лучше Машу увезти, – твердо заявил Костя. – Я Принцессу из роддома принес и имею право выступать как беспокойная бездетная тетушка!

В дочери полученная от Бабушки четвертинка еврейской крови даже при внимательном взгляде никак себя не обнаруживала. Если Машка и отличалась от светловолосого большинства, то нежно-розовой, скорее с испанским привкусом, приглушенной чернявостью. Как за объект антисемитизма Юрий Сергеевич за дочь не волновался. Но сколько же злого интереса к чужому появилось у людей!

– Это еще не все... Тогда я решила, раз так – побуду немного еврейкой. И заодно проверю – действительно теперь каждый может говорить что думает?! – Она сделала многозначительную паузу и продолжила голосом старательного рядового – мистера Питкина в тылу врага: – Докладываю обстановку. Я задавала вопрос – я еврейка, меня только что в трамвае послали в Израиль. Как вы думаете, куда я должна деваться из Питера? Из девяти мной опрошенных трое велели мне отправляться к... матери, двое ответили, что в Израиле нам будет лучше, еще двое (мужского полу) попросили меня взять их с собой...

– Ну не дура ли ты, дочь моя!

«Как мне удалось вырастить такую дуру – принцессу, – думал Юрий Сергеевич. – Увезу девочку хотя бы на год...»

Провожали Раевских дважды. Последнюю до отлета неделю гости текли по длинному коридору как кровь по венам – непрерывно. Застолье, совсем прежнее, со стихами и песнями, не прерываясь, часто бурлило самостоятельно, без уставших хозяев. Все было как раньше, только «труба пониже и дым пожиже», – чуть-чуть, на всякий случай, прощались. Сквозь общий фон отъезда НЕНАВСЕГДА булькало, прорывалось – навсегда.

– Грант заканчивается, а контракт, как правило, возобновляется либо самим вызвавшим университетом, либо другой университет находится. Продлевается рабочая виза, и так несколько лет. А там уж и гражданство подоспеет. Как у Достоевского: «Перемена места – значит перемена всего».

– Россия обречена на неуспех... Как у Мандельштама, помните – чувствую «арбузную пустоту» России...

– А у Гоголя, помните? «Все казалось мне, что в Петербурге я наконец погибну».

Кто-то спросил жалобно: