Кристин Фере-Флери - Девушка, которая читала в метро

Все-таки у Жюльетты была в кармане книга. Она медленно, мелкими шажками обходила дом, ощущая бедром ее форму.

“Я жалкая. Просто какая-то старушенция”.

От насмешек над собой становилось легче. И от того, что она трогала мягкую обложку через ткань. Это была книга Майи Энджелоу “Письмо к дочери”, она сунула ее в карман в последний момент, перед самым выходом. Потому что та лежала сверху, под рукой. И потому, что была не очень толстая, а две их сумки весили изрядно. (У нее не было обыкновения выбирать чтение на вес, это был первый случай. Но сама идея не так уж плоха, подумала она: еще один способ сортировать книги, не приходивший ей в голову раньше, – книги толстые, чтобы читать у очага или в длинном ленивом отпуске, книги для пикника, сборники рассказов для частых коротких поездок, антологии, чтобы топтаться вокруг одной темы в любой паузе, когда молчит телефон, когда коллеги ушли на обед, когда, облокотившись на металлическую стойку кафе, пьешь двойной эспрессо со стаканом воды, растягивая его до конца текста.)

В дороге она ее только полистала; Заида все время показывала ей очередное чудо, которое замечала у путей, – красно-белую полосатую макушку шапито, длинный пруд, где плавали утки, костер из листьев в чьем-то саду, дым от которого спиралью поднимался к солнцу. И все шоссе и машины, которые, как и они сами, куда-то ехали.

– Люди двигаются, с ума сойти, – заявила она. – Все время.

В этот миг палец Жюльетты проскользнул между страниц, и она прочла:

Дальше она прочитать не успела. Вечером, лежа на диване в гостиной, куда Фируза притащила ей подушки и теплое одеяло, она снова взялась за тонкий томик. Стихи были не автора книги, а Мари Эванс – она тут же набрала имя Мари Эванс в поисковике и выяснила (прищурив глаза, увеличив страницу, которая высветилась на смартфоне), что та родилась в 1919 году в Огайо и что эти стихи, I Am a Black Woman , стали чем-то вроде боевого клича для многих афроамериканок, в том числе для Майи Энджелоу, которая тоже всю жизнь боролась за равноправие черных женщин. Мишель Обама как-то сказала, что именно власть слов Майи Энджелоу привела ее, черную девочку из бедных кварталов Чикаго, в Белый дом.

Писательница в своей книге цитировала эти стихи как пример величия, вырастающего из приниженности.

Последние строки звучали так:

“Я не черная женщина. И не высокая как кипарис. Не сильная. Не бесстрастная. Но мне тоже надо бороться. Значит, смотреть и обновляться… да, было бы неплохо. Но на что смотреть? Куда?”

Жюльетта подняла голову и оглядела себя с ног до головы. На ней была бежевая парка, одолженная Фирузой, слишком широкая, она чувствовала себя немного смешной: как будто девочка залезла в мамин гардероб. Синий шарф, дважды обмотанный вокруг шеи, доходил до носа; она вдыхала холодный воздух сквозь петли, вывязанные одна за другой бабушкиными пальцами. Она вдруг совершенно отчетливо представила себе эти пальцы – чуть узловатые, кожа покрыта пятнышками, их в прежние времена называли кладбищенскими цветами, жуткий образ. Пальцы бабушки – и пальцы Сильвии, женщины из метро, той, что решила уйти из жизни, в которой у нее, наверно, не осталось никого, кому вязать шарфы или просто стараться сделать жизнь повеселее, – теперь эти пальцы перестали двигаться, и Жюльетта чувствовала, что этого движения недостает, что эта неподвижность нарушает ритм мироздания, надо было что-то найти, и срочно, чтобы снова его запустить.

“Идиотка”.

У нее кружилась голова, в придачу в этой голове только что родилась какая-то пафосная ахинея, нет, за кого она себя принимает? Она была несчастной, вернее, унылой, это было до смерти Солимана, она не находила себе места, и что? Ее место там, куда поставила ее жизнь, нет, куда она сама решила забиться, не под плинтусом, потому что в ее случае никаких особых плинтусов не наблюдалось, а под полом. И вот.

И вот…

Противно. Но такова реальность.

Она пошла дальше, куда глаза глядят, раздвигая черные влажные ветки большой ивы, они спускались до земли и загораживали проход. Под ногами катались черепки цветочных горшков, вокруг были кучи скошенной, да так и сгнившей травы; и еще огородик, который Фируза начала обносить натянутыми на колышки бечевками. Там уже виднелась в уголке маленькая грядка редиса и зимний латук. Свежевскопанная земля казалась жирной и черной, наверняка она теплая, если сунуть в нее пальцы.

В нескольких метрах от нее, за ржавой сеткой, которой был огорожен сад, виднелся какой-то навес из посеревших от времени досок. Крыша просела, и сквозь разъехавшуюся, местами поломанную дранку виднелось ослепительное желтое пятно. Желтое, как горлышко колибри. Как пушистые, одуряюще пахнущие шарики мимозы, которые она много лет назад покупала матери, каждую зиму мечтавшей о Ницце и Лазурном береге, но не желавшей при этом сдвинуться ни на шаг со своей улочки в пригороде.

Она нажала рукой на оцинкованную проволоку, придавив провалившуюся изгородь к земле, и перелезла через нее, молясь, чтобы парка Фирузы не зацепилась за какую-нибудь торчащую железку. Потом перепрыгнула канавку со стоячей водой и стала зигзагами пробираться меж кустов крапивы и ломких стеблей ячменного цвета, на которых вряд ли распускался когда-нибудь хоть один цветок. Похоже, эта часть участка была заброшена и служила свалкой: из кучи пластиковых канистр, полных черноватой жидкости, торчали ножки гладильной доски; сгнившие полотняные пакеты облепили кривоногую стремянку. И венец всего – утюг, засунутый в старый бак для белья, и шляпа, да, бальная шляпа, красная, с пайетками, кажется, новая.

Постройка была прикрыта несколькими листами толя, но сбоку целый кусок ограждения почти лежал на земле. Машина стояла под позеленевшим брезентом, стояла на клиньях – как во время войны, когда кончался бензин, подумала Жюльетта. Но тогда ведь не было желтых машин; или были? Были, конечно. (Посмотрев в первый раз фильм “Через Париж”, она решила, что мир тогда был черно-белым. Правда, для шестилетней девочки это простительно.)

Она ухватилась за угол брезента и потянула. Несколько кирпичей, положенных на крышу машины, скатились вниз. Она шагнула в сторону, уворачиваясь, и потянула снова, изо всех сил. По шее, по спине струился пот. Что это на нее вдруг накатило? Жюльетта даже не знала, принадлежит ли этот участок Фирузе или она его арендует; в любой момент законный владелец мог выйти из лесу с заряженным охотничьим карабином и…