Никола Юн - Солнце тоже звезда

Невероятно, что эта глыба железа попала к нам из открытого космоса. Еще невероятнее, что в ней скрыта тайна происхождения Солнечной системы. Этот зал – мой храм, а на этой платформе – моя святыня. Когда я прикасаюсь к Анигито, я как никогда близка к тому, чтобы поверить в Бога.

Вот куда я отвела бы Даниэля. Я попросила бы его писать стихи о космических камнях и метеоритных кратерах. Меня изумляет то бессчетное множество действий и противодействий, благодаря которым родилась наша Солнечная система, наша Галактика, наша Вселенная. Число элементов, которые должны были совпасть, чтобы сложился такой пазл, просто умопомрачительно. По сравнению с этим что такое влюбленность? Череда небольших совпадений, которые мы наделяем глобальным смыслом. Нам просто хочется верить, что наши микроскопические жизни имеют какое-то значение в масштабах Галактики.

Но влюбленность не сравнится с сотворением Вселенной. Даже близко.

КОГДА-ТО МЫ С ОТЦОМ были близкими людьми. На Ямайке и даже после того, как мы переехали сюда, мы были неразлучны. Мне часто казалось, что мы с ним своего рода союз Мечтателей, а мои мама и брат Не-Мечтатели.

Мы с отцом смотрели крикет. Я была зрителем, когда он разучивал пьесы перед прослушиваниями. Он обещал, что, когда наконец покорит Бродвей, будет доставать мне самые лучшие роли для маленьких девочек. Я слушала его истории о том, какой будет наша жизнь после того, как к нему придет успех. Слушала, даже когда мама с братом перестали.

Все изменилось около четырех лет назад, мне тогда исполнилось тринадцать. Маме надоело жить в двухкомнатной квартире. Все ее подруги на Ямайке жили в собственных домах. Ей надоело, что мой папа работает на одной и той же работе, по сути за ту же зарплату. Она устала слушать, что будет, когда настанет его звездный час. Однако ему она ничего не говорила, только мне.

«Вы уже взрослые, чтобы спать в гостиной. Вам нужно личное пространство. Так и не будет у меня никогда настоящей кухни и настоящего холодильника. Пора ему оставить эти его глупости».

А потом он потерял работу. Не знаю, что случилось, – уволили его или временно освободили. Мама думает, он ушел сам, но не может это доказать. В день, когда это случилось, он сказал: «Что ни делается, все к лучшему. Дай мне еще немного времени, чтобы я попытался стать актером». Я не знаю, к кому он обращался, – никто ему не ответил. Теперь, когда работы у него не было, он мог ходить на прослушивания. Но почти не ходил. Всегда появлялись отговорки:

Не для меня она, эта роль.

Не понравится им этот мой акцент.

Я становлюсь староват. Актерство – все же для молодых.

Когда вечером мама возвращалась с работы, отец говорил ей, что пытался. Но мы с братом знали, что это не так.

Я до сих пор вспоминаю первый раз, когда он с головой ушел в пьесу. Мы с Питером вернулись домой из школы и сразу поняли, что происходит нечто странное, потому как входная дверь была открыта. Мы нашли отца в гостиной. Не знаю, слышал ли он, как мы вошли, но виду не подал. Он держал в руке книгу. Позже я поняла, что это действительно была пьеса – «Изюминка на солнце».

В белой рубашке и широких брюках, отец декламировал строки пьесы. Я не знаю, зачем ему вообще понадобилась книга – он знал слова наизусть. Я до сих пор помню отрывки из монолога. Герой говорил о том, что видит свое будущее и что оно – лишь скрытая в тумане пустота. Наконец заметив нас с Питером, отец стал ругаться, что мы за ним шпионим. Сначала я подумала, что он просто смутился. Никто не любит, когда его застают врасплох. Потом я поняла, что дело не только в этом. Ему стало стыдно, словно мы застукали его за изменой или воровством.

После этого мы с ним мало что делали вместе. Он перестал смотреть крикет, отвечал отказом на все мои предложения помочь ему выучить роль. На его половине спальни росли стопки потрепанных и пожелтевших пьес в мягких обложках. Он знал наизусть все роли, не только главные, но и эпизодические. В конце концов он перестал притворяться, что ходит на прослушивания или ищет работу. Мама перестала надеяться, что у нас когда-нибудь будет дом или что мы хотя бы найдем жилье, где будет больше двух комнат. Она взяла дополнительные смены на работе, чтобы мы могли сводить концы с концами. Прошлым летом я устроилась в «Макдоналдс» вместо того, чтобы поработать добровольцем в нью-йоркском Методистском госпитале, как делала прежде.

И так уже больше трех лет. Мы приходим домой из школы и обнаруживаем, что отец заперся в спальне и в одиночестве читает пьесы. Длинные, драматичные монологи нравятся ему больше всего. Он Макбет и Уолтер Ли Янгер. Он с горечью отзывается о бездарных, по его мнению, актерах. Хвалит тех, кто, на его взгляд, играет неплохо. Два месяца назад он совершенно случайно получил роль. Кто-то, с кем он познакомился несколько лет назад на одном из прослушиваний, собрался ставить пьесу «Изюминка на солнце».

Первые слова матери в ответ на эту новость были: «Сколько тебе заплатят?».

Не «Поздравляю». Не «Я так горжусь тобой». Не «Какую тебе дали роль?», или «Когда будет постановка?», или «Ты волнуешься?». Одно лишь «Сколько тебе заплатят?». Когда она задавала этот вопрос, у нее был равнодушный взгляд. Усталый взгляд человека, отработавшего две смены подряд.

Думаю, мы все были немного шокированы. Она удивила даже саму себя. Да, она много лет разочаровывалась в нем, но этот момент показал нам, насколько они действительно отдалились друг от друга. Даже Питер, который во всем и всегда принимает сторону матери, едва заметно вздрогнул. И все же. Ее нельзя винить всерьез. Мой отец годами жил в мире грез. Жил в своих пьесах, а не в реальном мире. И сейчас так живет. А у матери больше не осталось времени мечтать. Как и у меня.

ПО ПРАВДЕ ГОВОРЯ, он немного боится Наташи. Чем она сейчас увлекается? Химией, физикой и математикой. Откуда в ней это? Иногда он смотрит, как она делает уроки за кухонным столом, и ему кажется, что она какая-то чужая. Ее мир больше, чем он и те вещи, которыми он раньше пытался ее заинтересовать. Сэмюэль не знает, когда она успела его перерасти.

Как-то вечером, после того как Наташа с Питером легли спать, он пошел в кухню попить воды. Дочь оставила учебник по математике и домашнюю работу. Сэмюэль так и не понял, что на него нашло, но он включил свет, сел за стол и стал пролистывать страницы. То, что он увидел, напоминало иероглифику, какой-то древний язык – наследие эпохи и народа, которых он никогда не сможет понять. Его охватило чувство близкое к ужасу. Он просидел так очень долго, водя пальцами по символам и сожалея о том, что не может вобрать своими порами все знание и историю этого мира. С тех пор всякий раз, когда он смотрит на дочь, у него появляется смутное чувство, что его милую малышку втайне подменили.