Евгения Некрасова - Калечина-Малечина

— Можно успеть показать их Веронике Евгеньевне! Она часто задерживается после пятого! — это закричала Катя, свесила ноги с кровати и стала складывать варежки в белый пакет.

Кикимора засуетилась, выглянула с дивана на пол, потом полезла вниз, как обычно, спиной, свесила одну куриную лапу, потом вторую, оперлась когтистой ладонью на Катину коленку и прилинолеумилась.

— Ай! Дура, что ли? Больно! — это сказала Катя и пнула созданьице в плечо.

Кикимора прошипела в ответ.

— И ты пойдёшь со мной! На всякий случай… Если Вероника Евгеньевна мне не поверит, я покажу тебя и расскажу, что ты во всём виновата, — сообщила Катя.

Она сложила пакет с варежками в рюкзак. Побежала в сторону родительской комнаты, чтобы посмотреть на электронных часах, сколько осталось до конца пятого урока и до вечера. Скоро вернулась и надела рюкзак себе на плечи.

— И скажем, что это я связала, хорошо? — добавила Катя ко всему прочему и ускакала из комнаты.

Кикимора почесала брюхо и карябнула линолеум когтями правой нижней лапы.

До звонка, отпускающего с пятого урока, оставалось полтора часа. Собрать Кикимору в школу оказалось сложной задачей. Катя немного погонялась за созданьицем с ножницами, пытаясь срезать предметы, серёжками болтающиеся на слоёной одежде. Кикимора вертелась, перетаптывалась, отпихивалась и шипела. Катя предложила забрать только корпус от телефона и мамины часы.

— А то потеряешь! Разве можно тебе доверить такие дорогие вещи?

Кикимора, сердито дыша, перетерпела два клаца ножницами. Катя осторожно отложила добытое и вцепилась в синий мамин шарф, обмотанный много раз вокруг созданьицева брюшка. Кикимора заверещала так громко и зловеще, что у невыросшей залепило уши. Катя разжала пальцы. Кикимора отбежала от неё метра на три.

— Но ты всё равно так не пойдёшь! — выросшим тоном сказала Катя.

Удивительно, как легко давались сегодня Кате идеи и решения. Как будто она превратилась в Лару. А если всё-таки сработало и Катя проснулась в новой жизни Ларой, как всегда и мечталось? Невыросшая заглянула в зеркало — проверить, но нет, на неё по-прежнему глядела Катя, а не Лара. Кикиморы в зеркале не виднелось, Катя оглянулась и увидела её стоящей рядом. Но это было нормально, Ольга Митиевна говорила, что такие существа обычно не отражаются. Катя притащила табурет в коридор, Кикимора хотела сесть на него, но невыросшая придвинула сидячее место ближе к шкафу и забралась на гладкий белый квадрат прямо в тапках. Из антресоли две серые бабочки выпорхнули Кате в глаза. Она чуть не упала, но удержалась за дверцу. В трёх обувных коробках хранилась одежда для ёлки: стеклянные шары и звери, вытянутый блестящий мох и связанные тоненьким проводом мелкие лампочки (Катя помнила, что больше половины из них не мигало). В отдельных пакетах лежали два тела: Снегурочка и Дед Мороз. До Нового года оставалось ещё одиннадцать месяцев.

Дальше антресоль ломилась разным прошлым. Мамины молодые купальники, папины быстрые кеды, Катины крохотные комбинезоны и прочие штуки. Невыросшая заглядывала под крышки всех коробок, переворачивала каждый одёжный пакет, щупала, дёргала — из-за чего мамино аккуратное складывание очень быстро нарушилось и превратилось в свалку. Потом один за другим Катя сбросила вниз обувную коробку и надутый пакет. Кикимора подошла к обоим предметам, обнюхала каждый. Отогнула край пакета и увидела тушку кролика.

Когда Катя вернулась на линолеум, Кикимора пожёвывала кролика желтоватыми зубами. Невыросшая забрала у созданьца шерсть и развернула из неё невыросшую шубу.

— Хэ!!! — это восхищённо сказала Кикимора и погладила кролика когтистой ладонью.

Шуба выглядела крепкой, почти непорушенной Катиным детством и прошедшим после временем.

— Мне сшили её из бабушкиной шубы. Бабушка говорила, что это хороший кролик и он останется ещё моим детям, — это похвасталась Катя.

Невыросшая представила себе хорошего кролика: он ел только помытую морковку, правильно спал, не ссорился и не дрался с другими кроликами, оттого и сохранил такую прекрасную шерсть. А потом его убили. Точнее, убили целых пять или семь хороших не очень выросших кроликов. Катя представила, как они копошатся тут, в коридоре, окровавленные, вместо шубы. А представить своих детей, которым шерсть останется, Катя совсем не могла.

К этой шубе, как казалось невыросшей, было привязано что-то само по себе хорошее. Поход в лес на санках с папой (Катя катится с огромной горки). Поездка в гулливерский город вместе с мамой (Катя смотрит на великанские ледяные статуи). Катя зажмурилась, вылавливая свободными концами тех ниточек, к которым крепятся глаза, из головы всякие шубные воспоминания, но вдруг перестала. Она решила, что нужно немедленно прекратить вспоминать — Лару, Сомова, папу, Веронику Евгеньевну, штаны Курина, показывающую, смотрящих, Ольгу Митиевну, бабушку и даже маму. И завязывать с задумыванием, обдумыванием, передумыванием, придумыванием, игрой с пятнами, беготнёй от страха и прочей ерундой. А также с плаканьем, с расстраиванием, с переворотами тела вокруг скелета. Нету в этом никакого смысла. Надо действовать, убыстряться, спасать себя от школы на улице Савушкина.

Кикиморе шуба очень подошла: не мала, не велика. Она прикрывала наряд с украшеньицами примерно до колен, дальше, правда, торчал подол с алюминиевой расчёской, тремя пальчиковыми батарейками и крышками для закручивания солений. Всё это было обхвачено нитками, верёвками, узкими кусочками ткани и держалось так на одежде. Катя поняла, что никогда не уговорит созданьице срезать заметные украшеньица, подумала, принесла свою простынь в частых колокольчиках. Кикимора обнюхала ткань, фыркнула, но потягала её лапами, порвала зубами и когтями, примотала себе на пояс и получила верхнюю юбку до щиколоток. Дальше Катя притащила свои старые шерстяные рейтузы, на них созданьице страшно зашипело. Но Катя настаивала, как выросшая.

— А то ты простудишься, и у тебя не будет этих… кикиморчат, когда вырастешь, — рассказала Катя.

Кикимора влезла в рейтузы таким образом, как люди попадали в плавки под полотенцами на пляже: натягивая на себя рейтузы под обернутой тканью. На платочную голову Катя напялила созданьицу свою старую зимнюю шапку с крупным, как вторая голова, пушистым бонбоном.

Шубу и шапку Катя обмотала сверху своим ангинным шарфом в клетку, который носила только дома при больном горле. Прикрыла кикиморскую морду им наполовину и — главное — её закрученный нос. На передние лапы отдала свои дырявые варежки, ржавые от батарейной сушки. Всеми этими стараниями созданьице выглядело как укутанный и сутулый совсем невыросший — детсадовец. Но с Катиными четырёхлетними сапогами ничего не получалось. Куриные кикиморские ноги не имели толком ступней и пяток, им нечем было цепляться. Катя попыталась загнуть птичью лапу по форме правого сапога, отчего созданьице взяло невыросшую за плечо и сильно надавило когтями. Катя разжала руки, Кикимора тоже. Время выплёвывало одну за другой минуты, требовалась быстрая придумка. Катя прошлась по квартире, нащупывая хоть какое-то решение. Потом притащила полушерстяной плед, принялась резать его на маленькие длинные тряпочки. Созданьице перехватило эту работу и закончило её когтями за полминуты. Катя занудно, тщательно обмотала каждую кикиморскую лапу отрезками и нафаршировала ими же внутренности сапога. Созданьице походило туда-сюда по коридору — обувь держалась.