Вениамин Агеев - Песни сирены [сборник]

– Вы нас не убедили! – воскликнул Оганесян. – Нисколечко не убедили!

– Да я и не задавался такой целью, Серёжа, – ответил Павел Андреевич очень примирительно и даже как-то ласково. – Но вы меня выслушали, и я вам за это очень признателен – а ведь настоящий интеллигент и слушать бы не стал! Впрочем, – добавил он, немного помолчав, – я уверен, что, несмотря на некоторую разницу в мироощущении, общего между нами гораздо больше, чем разделяющих мелочей.

Последние слова генетика заставили Оганесяна бросить взгляд на Зинаиду, которая, слегка нагнувшись, меняла компакт-диск в проигрывателе и в этой позе, одетая в короткое облегающее платье из красного трикотажа и чёрные чулки, выглядела просто сногсшибательно. Кто знает, о чём подумал в тот момент Серёжа, но он, во всяком случае, не стал продолжать спора, а тихо покачал головой и промолчал. Да и вообще, все немного подустали от конфронтации и поэтому вздохнули с облегчением, когда Зинаида включила наконец какую-то Чумбавамбу и объявила, что вынутый из духовки десерт опоздавших ждать не будет. На том всё и успокоилось и уже до конца застолья было хорошо и безмятежно. Генный инженер всё-таки рассказал Людочке, почему он принципиально не верит в мир без страданий, развеяв у неё всякие сомнения насчёт угрозы для человеческой нравственности в связи с завершающейся работой над геномом. И даже куда более дружелюбные, но всё ещё содержавшие изрядную долю яда иронические реплики начавшего трезветь Серёжи Оганесяна не столько отравляли застольную атмосферу, сколько придавали ей приятную остроту. Тем и закончился этот вечер, а вскоре, как и следовало ожидать, жизнь пошла по накатанной, и даже Серёжины визиты к Зинаиде не замедлили возобновиться, в чём я всего лишь через несколько дней мог убедиться лично, возвращая позаимствованный у неё ранее зонтик. Поспешно выскочивший из прихожей Серёжа чуть не столкнулся со мной на крылечке, напоминая лицом кота, обожравшегося сметаны, что уже само по себе было достаточно красноречивым свидетельством. Можно также предположить, что практическое примирение сторон заняло более длительное время, чем планировалось, поскольку я заранее предупредил хозяйку о времени своего прихода, а Оганесян достаточно бережно относится к репутации Зинаидиного мужа и предпочитает не мелькать рядом с нею, чтобы не давать знакомым повода для сплетен. Честно говоря, я бы и не знал о Серёжином романе, если бы сама Зинаида не давала мне подробных и порою довольно откровенных отчётов – как, впрочем, произошло и на этот раз. Кстати, во время нашей последней встречи она утверждала, что Оганесян оказался более восприимчив к идеям инженерного генетика, чем могло бы на первый взгляд показаться, во всяком случае, он совершенно перестал называть себя интеллигентом и даже невольно морщится, если его называют так другие люди, хотя и не выражает своих возражений вслух.

Димосфен хорошо лепил из пластилина. И даже получил первый приз на школьном конкурсе поделок, когда учился в пятом классе. Среди желудёвых человечков и прочей лабуды его стремительно рассекающий пространство гаишник на милицейском «Урале» выделялся динамичным исполнением и реализмом. Разбирающийся человек даже звание наездника мог определить по лычкам на погонах. Но мне в ту пору лепка из пластилина казалась занятием несерьёзным. Как можно что-нибудь ваять из пластилина? Ладно там – гранит, мрамор. Мрамор, правда, сильно страдает от кислотных дождей, превращаясь в обыкновенный гипс, но у него всё же долгая жизнь, а гранит так и вообще на тысячелетия. Пластилин же… Ну что такое пластилин? Сжал в кулаке посильнее – и конец произведению искусства, хоть бы и талантливому. Даже глина, и та лучше. Хотя бы после обжига это нечто твёрдое. В общем, тогда, в пятом классе, Димосфеновское увлечение казалось мне каким-то даже девчачьим. Вот выпилить из дерева пистолет парабеллум – другое дело. Серёжа Доценко однажды принёс пистолет с тщательно вырезанными подробнейшими деталями: предохранитель, прицел, мушка – всё по-настоящему. Говорил, что сделал его сам, ну, немножко помогал дедушка. Ни у кого, конечно, не было сомнений: Доценко и рукоятку для молотка не мог ровно обстрогать на уроке труда, какие уж тут предохранители. И всё же было немного завидно: такие деды тоже ведь не у всех. А если Димосфен приносил в класс свои скульптурные ансамбли, то ахала и охала только наша классная, хоть он и не входил в число её любимчиков. Ах, как тонко! Ах, как филигранно! Мальчишек такое искусство не трогало – потому что пластилин. А девчонок тоже не трогало, потому что Димосфен лепил всё больше разную технику: танки, трактора, самосвалы. Девочки в этом возрасте больше любят принцесс, это чуть позже они переключаются – сначала на собачек и кошечек, потом на артистов кино и, наконец, в кульминационной фазе юности – на мальчиков. После чего наступает общий спад, если только не появляются дети. Но Димосфен и в кульминационной фазе не был избалован вниманием одноклассниц. Во-первых, он был тощ и мал ростом. Впрочем, нет, это во-вторых. А во-первых, ему нравились крупные рано созревшие девочки выраженного славянского типа, с обильной плотью. Для «узкоплёночного» шибздика это было уже нахальством. Так ему и объяснила соседка по парте Таня, когда лет в четырнадцать Димосфен зачастил на вечерние прогулки с биноклем под её окнами. Благо жила она на втором этаже и шторы задёргивать не любила, так что любопытные прохожие могли беспрепятственно наблюдать во всех подробностях, как Таня целуется взасос с не так давно демобилизованным из пограничных войск соседом по лестничной площадке. Наш юный вуайерист некоторое время оставался незамеченным, но в какой-то момент пограничник его засёк. Он даже хотел спуститься к Димосфену для оказания мер физического воздействия, но соседка по парте не желала кровопролития. Она только вышла на балкон и насмешливо выкрикнула несколько фраз – в том смысле, что только косоглазых воздыхателей ей не хватало для полного счастья и что лишь глупцы пытаются пилить дерево не по себе. В свете взросления фраза насчёт «пилить» заиграла новыми красками, но это было уже позже. Я не помню, чтобы мы оценили её двусмысленность, когда Димосфен рассказывал нам с Мишкой о своей обиде. Нет, тогда мы просто дружески посоветовали ему оставить эту дуру в покое и, прихвативши бинокль, отправиться вместе с нами к летнему кинотеатру, чтобы бесплатно смотреть с близстоящего дерева французскую комедию «Фантомас разбушевался». Кстати, я думаю, что пара колотушек, заработанных в честном бою, не имели бы для души Димосфена никаких ощутимых последствий, в отличие от, казалось бы, относительно безобидных насмешек – если, конечно, позволительно так выразиться для человека, не верящего в существование душ. После Таниных издёвок Димосфен заметно потускнел и, пожалуй, навсегда стал ещё более застенчивым, чем раньше. Возможно, это спровоцировало дальнейшую череду его безответных любовен, хотя такое предположение, как и всё, что высказывается в сослагательном наклонении, недоказуемо. В довершение неудачного ухаживания Таня на следующий же день выдворила его из-за парты. Изгнание происходило в чисто физическом смысле. Будучи в иной весовой категории, Димосфен был после недолгого сопротивления вытолкнут в проход между рядами. Следом отправилась его сумка, которая на тот момент оказалась раскрытой. Из неё хлынули и запрыгали по дальним углам разные канцелярские предметы – ручки, карандаши, фломастеры, до которых артистичный Димосфен был большой охотник. Лишь немногие начали помогать Димосфену в поисках раскатившегося имущества, большинство предпочло наблюдать за происшествием со стороны. Пока, сопровождаемый весёлым оживлением одноклассников, он ползал по полу, собирая своё добро, пришла историчка Мирра Семёновна и начала истошно вопить, что девятый «Б» опять срывает ей урок. Это предвещало новое развлечение – то, что Мирра Семёновна не дружит с головой, ни для кого секретом не было. Месяц назад, на уроке накануне Восьмого марта у «ашников», она как села сразу после звонка за учительский стол, так и просидела там, неподвижно глядя в окно и не говоря ни слова, почти все сорок пять минут. Класс сначала привычно бесился, однако постепенно Миррино скорбное молчание проникло в сознание даже самых буйных, заставив их заткнуться и присмиреть, под конец же возникла атмосфера настоящей жути, не хуже чем в фильме «Вий». Развязка оказалась ошеломительно простой: оказывается, историчка обиделась на то, что «ашники», буднично поздравив её с женским днём, не принесли ничего в подарок. Нервными движениями вытаскивая из тумбы стола всё новые и новые свидетельства ученической почтительности и любви и поднимая их высоко над головой, Мирра не без гордости перечисляла: пятый «А», десятый «В», восьмой «А». Затем звенящим голосом объявила, что плохие дети не заслуживают ни малейшей снисходительности, в отличие от хороших – те-то небезосновательно рассчитывают на ответное добро. В журнале появился вертикальный ряд выписанных неровным почерком крупных единиц, причём та же участь постигла даже болеющих и прогуливающих. Но самым фирменным трюком Мирры была привычка, сидя за учительским столом, отстёгивать от пояса чулки. Потом, расхаживая в проходах между рядами, она вдруг громко ахала, обнаружив, что чулки давно собрались в складчатые валики на щиколотках, резко отбегала к задним партам и приводила себя в порядок, высоко поднимая юбку. Первоначальное впечатление, бесспорно, захватывало дух, но от многочисленных повторений эта сцена потеряла остроту и уже не вызывала оторопь. Как бы то ни было, класс замер в предвкушении скандала, и Мирра, конечно же, не разочаровала.