Вениамин Агеев - Песни сирены [сборник]

Между прочим, и учащиеся не оставались равнодушными к грядущему событию. Шутка ли! Наиболее взрослые из них, то есть семнадцатилетние, если не учитывать статистически незначимых второгодников, родились намного позже захоронения капсулы, так что столь необычная перекличка поколений воспринималась как прямое прикосновение к истории, и не какой-то там абстрактной, из учебника, а непосредственной и живой. Всё равно как садишься в уэллсовкую «машину времени», включаешь заднюю передачу и без малейшего усилия отъезжаешь на двадцать пять лет вспять. Я вовсе не утверждаю, что все только и делали, что обсуждали предстоящее изъятие – вовсе нет. Жизнь шла своим чередом; по утрам и во время большой перемены за школьным туалетом, где собирались курильщики, привычно звучали всё те же матерки и смачные анекдоты, а про капсулу ничего не было слышно. Но в то же время даже многие из безнадёжно разочаровавшихся в жизни и уже утративших светлые идеалы старшеклассников – и те на время оставили печоринский цинизм, чтобы принять участие в дискуссии о том, что им предстояло узнать, и вовсе не по каким-то идеологическим мотивам, а из элементарного человеческого любопытства. Конкурирующие гипотезы вскоре перешагнули личные рамки и вылились в противостояние соперничающих «команд». Не знаю, как обстояло дело в других возрастных группах, а в девятых классах деление постепенно оформилось по административному признаку. Большинство «ашников» и «гэшников» придерживалось того мнения, что письмо имеет вид летописи, содержащей полную хронику «от звонка до звонка», то есть начиная прямо с сорок первого года, и, таким образом, неизбежно охватывает весь военный период. Вечно инакомыслящие «бэшники» полагали, что каждый из поставивших свою подпись под письмом непременно должен был рассказать хотя бы немного о себе, а значит, не мог особенно углубляться в прошлое в связи с краткостью жанра. Все прочие примыкали либо к одной, либо к другой группе, либо благоразумно сохраняли нейтралитет. Кстати, дополнительным стимулом к выдвижению различных версий, иногда довольно фантастичных, послужило и то обстоятельство, что школе не удалось найти ни одного человека из числа выпускников пятьдесят первого года, готового лично присутствовать на линейке. Все те, с кем всё-таки удалось связаться, жили в других городах и не имели возможности или желания приехать – тем более что им пришлось бы это делать за свой счёт. В любом случае, мистическая аура, пронизавшая в тот день всё пространство школьного двора, предопределила настрой последнего звонка от первой минуты и вплоть до публичного прочтения послания. Необыкновенная тишина выдавала меру волнения участников, и даже рутинный церемониал вручения грамот и произнесения дежурных, по сути, фраз прошёл чрезвычайно величаво, словно священный обряд. Нужно отдать должное директрисе, которая расставила акценты в представлении не хуже заправского режиссёра. Вскрытие извлечённой из ячейки капсулы с последующей передачей свитка из рук в руки вдоль фланга стола к стоящей у микрофона представительнице поколения потомков, специально отобранной из пяти кандидатов в золотые медалисты за отличную дикцию, замышлялось как кульминация события и, безусловно, стало ею, несмотря на краткий сбой. Дело в том, что по правую руку от зама по идеологии сидела худая старуха, одетая в чёрное платье с белым кружевным воротничком, и когда эстафетный свиток дошёл до неё, то она не стала передавать его представителю обкома, как предполагалось по протоколу, а решительно встала и направилась к микрофону. Произошло небольшое замешательство, и, как показалось со стороны, хотя слов не было слышно, некоторое словесное препирательство между директрисой и старухой, в котором последняя взяла верх, добившись права на собственное сольное выступление. Надо сказать, что многие приметили эту не совсем обычную гостью ещё во время построения, потому что, в отличие от обыкновенных антуражных ветеранов, предпочитающих мирно сидеть в президиуме, обмениваясь новостями с другими приглашёнными чинами, эта старуха добросовестно обошла весь двор по периметру и везде сунула свой нос, кстати говоря, имеющий довольно благородные очертания. Да и вообще она выглядела импозантно и даже аристократично, спину держала, как балерина в отставке, а когда открывала рот, чтобы сделать в высшей степени уместные замечания как ученикам, так и отдельным учителям, то говорила тихо, но со сдержанным достоинством. Некоторые даже озадачились вопросом, кто она такая, поскольку тон старухи не располагал к возражениям. Судя по манерам, гостья тянула, как минимум, на представительницу Министерства просвещения. Но в конце концов оказалось, что эта инициативная женщина, представившаяся Александрой Александровной, была не кем иным, как бывшей классной руководительницей того самого выпуска пятьдесят первого года, ныне шестнадцать лет как на заслуженной пенсии. Хотя по первоначальному сценарию ничего такого не предполагалось, уже в процессе линейки Александра Александровна решилась сказать несколько слов об авторе текста. Так мы узнали, что Надя Мелешина, написавшая послание потомкам – разумеется, не от себя лично, но от имени всех своих товарищей, – не только не дожила до сегодняшнего радостного дня, но и погибла совсем молодой, всего лишь через четыре года после окончания школы, в одном из сельских районов нашей области, куда её направили из университета для прохождения журналистской практики в местной многотиражке. «Нелепая смерть, – сказала старуха, – нелепая смерть!» При этом из её выцветших глаз брызнули слёзы, чего, конечно, никто не ожидал, поскольку в ней трудно было заподозрить склонность к сантиментам. Надю Мелешину убило разорвавшимся тросом, когда трактор вытягивал грузовик, утопленный в болоте пьяным колхозным водителем. И вот, как сказала Александра Александровна, поскольку Надины родные тоже все поумирали, и даже ни одной фотографии бедной девочки не сохранилось, то письмо представляет собой единственную нить, всё ещё связывающую её с живыми. Закончив речь, старуха, вопреки протоколу, протянула свиток кандидатке в медалистки, которая в течение вынужденной задержки переминалась с ноги на ногу тут же у микрофона и от волнения так вспотела, что на её платье возле подмышечных ямок расползлись здоровенные тёмные круги. Пришлось директрисе вмешиваться во вновь возникшую неразбериху и восстанавливать правильный порядок действий: Александра Александровна была усажена на своё место, а послание прошло-таки через руки зама по идеологии, затем директрисы, а уж потом было вручено потной десятикласснице для прочтения вслух. Несмотря на природный талант и недельную подготовку путём декламации стихов русских и советских классиков, кандидатка так разнервничалась, что прочла первый абзац без всякого блеска и даже с небольшими запинками: