Элизабет Говард - Беззаботные годы

– Однако! Шикарно выглядишь.

– Правда?

Слово «шикарно» ей показалось не совсем уместным, ведь он как-никак ее отец. Но он исправил положение, предложив ей хересу, – значит, он над ней не насмехается, решила она.

Они прекрасно провели вечер: с рыбным суфле и жареным фазаном, а потом – с «ангелами верхом», так назывались острые устрицы с беконом на гренках, и отец налил ей по бокалу и того, и другого вина – рейнвейна и кларета, – завел граммофон, поставил своего любимого Чайковского и долго рассказывал, как ездил на велосипеде из Хартфордшира в Лондон на променад-концерты Би-би-си, где впервые услышал эту симфонию: пришлось двадцать миль крутить педали в один конец и столько же обратно, но дело того стоило. Граммофон он заводил потихоньку, ведь в доме больная, а когда Филлис принесла кофе, заказал консоме для нее.

– Принесите его сюда, а мисс Луиза отнесет ей наверх.

Но Луиза отправила отнести его самого, потому что боялась, как бы мама не сказала чего-нибудь про ее платье. Собственный поступок показался ей легкомысленным и черствым, и она решила зайти пожелать маме спокойной ночи попозже, уже переодевшись в халат. Спустившись, отец сообщил:

– Ей уже получше, она говорит, что тебе пора в постель, и она хотела бы пожелать тебе доброй ночи перед сном.

– О, папа, я еще ни капельки не устала!

– Разумеется. Но все равно.

Она подошла поцеловать его, он обнял ее, поцеловал в щеку, а потом, неожиданно для нее, – в губы, чего никогда прежде не делал. Усы у него были колючие, на секунду она ощутила во рту что-то мягкое и мокрое, и поняла, что это его язык. Ужас, мелькнуло у нее, наверное, случайно проскользнул, и ей стало стыдно за него, она вывернулась из его рук.

– Ну, спокойной ночи, – сказала она, не глядя ему в лицо, и выбежала из комнаты. Уже наверху она подумала: бедный папа, совсем старенький, и зубы у него вставные, как у мамы теперь, а с ними, наверное, трудно целоваться.

Мама лежала, опираясь на все подушки. Она съела немного консоме и сказала, что это как раз то, чего ей хотелось.

– Вы хорошо провели вечер с папой?

– О, да! Мы заводили граммофон.

– Замечательно, дорогая. И спасибо за то, что была так мила со мной.

– Теперь стало получше? Не так сильно болит?

– Кажется, да, – но ясно было, что лучше не стало. – Я снова приму аспирин, а папа будет сегодня спать в гардеробной. Ну, иди, дорогая.

– Ладно, пойду. – Луиза вдруг поняла, что ей хочется убежать к себе и закрыть дверь, пока он не поднялся. Забавно, с ней никогда еще такого не случалось. Писать в своем дневнике о вечере, проведенном с папой, она не стала.

Услышав, что к дому подкатила машина ее кузенов, она решила, что все-таки рада их приезду. Анджела, наверное, уже слишком взрослая для развлечений, но ей всегда нравилась Нора, которая, хоть и была дурнушкой, и, пожалуй, даже немножко уродкой, все же не настолько, как мисс Миллимент, а Кристофер – гораздо интереснее Тедди или Саймона: в прошлом году он помешался на бабочках, и они уходили на охоту с сачками и морилкой, а потом лежали на поле в кукурузе и грызли кукурузные зернышки, а он рассказывал ей, как ненавидит школу, и дома не лучше, потому что его отец вечно срывает зло на нем. Луиза, которая впитала семейное убеждение, что муж тети Джессики не из тех людей, за которых следует выходить замуж, с жаром сочувствовала ему и даже наговаривала на собственного отца, чтобы Кристоферу стало легче. «Только теперь мне не пришлось бы на него наговаривать, – думала она. – Но само собой, об этом я никак не могу рассказать Кристоферу». И она впервые задумалась об этом после того, как все случилось. Потому что в ту ночь, когда он возил ее ужинать по случаю дня ее рождения, – и все шло замечательно, пока они не вернулись на машине домой после ужина в ресторане Ivy и он не отпер потихоньку дверь («незачем будить маму»), – когда она обняла его за шею, чтобы поблагодарить за чудесный вечер, все повторилось, только еще хуже. Он поцеловал ее таким же ужасным способом, вдобавок просунул руку ей под платье и больно сдавил грудь, а другой рукой так крепко обнял ее, что она не могла его остановить, хотя в конце концов все-таки остановила, потому что он убрал губы и начал говорить, что она уже взрослая, а она вырвалась. « Ничего подобного!» – начала было она, испугалась, что ее сейчас стошнит, взбежала на несколько ступенек, совсем забыв, что на ней длинное платье, зацепилась каблуком за подол, и пришлось останавливаться, чтобы отцепить его, а когда она выпрямилась, то увидела, что он стоит, смотрит на нее снизу вверх – теперь он враг – и улыбается.

Она застыла в темноте за закрытой дверью своей комнаты, охваченная неким безымянным ужасом, как в страшном сне, только это был не сон. Он мог подняться по лестнице в любую минуту, мог войти к ней – ключа нет, и как тогда остановить его? Эта мысль возникла и вернулась еще раз, и еще, и еще, но отреагировать на нее она не могла, вообще была не в силах пошевелиться. Слушала его приближающиеся шаги и могла только стоять, зажимая руками рот, чтобы не вывернуться наизнанку. Только теперь она поняла, что ужас отнял у нее голос и что ее вопль будет просто молчанием, только чуть погромче.

Его шаги – единственное, что существовало в мире, – приблизились, достигли лестничной площадки за ее дверью, помедлили и двинулись дальше, к его гардеробной, а позже, после того, как прошло неизвестно сколько времени, она услышала, как он прошел через лестничную площадку к спальне, где спала мать, и закрыл дверь. И только тогда она услышала мерзкий звук, будто кто-то всхлипнул навзрыд, а когда включила свет, поняла: это, должно быть, она сама, потому что в комнате больше никого нет.

Дальнейшее она почти не помнила – только то, как наклонялась над тазом, думая, что ее вырвет. Потом удивилась, почему не побежала сразу наверх, в мамину комнату, не разбудила ее и не рассказала обо всем. И сразу же поняла, что мама страшно рассердилась бы, обвинила ее, назвала гадкой и испорченной, а он , враг, согласился бы с ней, и все вышло бы еще хуже, и может, это правда она во всем виновата, ведь сейчас ей так стыдно. И она сглотнула, ее не вырвало. А на следующий день за завтраком он вел себя обычно, как ни в чем не бывало, будто вся эта история касалась только ее , а к нему не имела никакого отношения. И мама, дождавшись, когда он уедет в контору, сказала: если в ответ на стремление порадовать и побаловать ее она намерена дуться вместо благодарности, больше никто не захочет доставлять ей радость. Луиза нашла ключ к одной из спален, который подошел к замку, и после этого старалась никогда не оставаться с ним наедине. Но рассказать обо всем не могла никому. И это было хуже всего.