Коллектив авторов - Дежавю. Антология

Позволь душе — она тебе расскажет…
В подвал ее, в прищур и глухоту.
Пускай сидит, не кажет носа даже.
И если что — ату ее, ату!

Не верь ни стону. Смуту и томленье
лечи вином. Подглазья просуши.
А муки спазма в солнечном сплетенье
грибочкам, что намедни, припиши.

Забудь о заповеданной субботе.
Молись на знамя кожаных плащин
в заглавье марша женщин и мужчин.
Да здравствует
бесстыдный праздник плоти,
салют над усыпальницей души!

Декабрь, Дойчланд, Дина — вот
мои теперь координаты.
Сафари нет и нет болот —
смешны и призрачны утраты.
Ни ветерка в седых ветвях
растрепы-клена — будто умер
и он. Неузнанный впотьмах,
напрасный телефона зуммер.
Но память фридиным платком
махнет, темна и нелюдима,
зайдутся руки над виском,
воздвигнется, неодолима,
гора и три креста на ней.
У каждого свои распятья
и пантеон, и сад камней,
и где-то там, на самом дне,
ожог иудина объятья.

Светает.
Дымкой из окна
вступает музыка, она
сгущается в туман. Проем
клубится… Гости за столом,
костюмы, маски,
вспыхнул свет.
От музыки спасенья нет.
Ярятся лампы, лампы мстят
и обжигают не шутя.
Дрожит, дрожит потертый пол,
царят смятенье, произвол.
И свистопляска понеслась!
Грозит безумием упасть
хозяйке бедной на плеча.
Она, надрывно хохоча,
ресницы разомкнула вдруг —
круг тесен снова,
друг не друг,
а змий…
Но вот уполз и он.
Надтреснул где-то лампион.
Опомнилась, глядит она —
Я… я гляжу — в провал окна.

Нещадно дождь полощет и бьет
листву за моим окном.
Опавшее золото в лужах плывет,
в грязный сбиваясь ком.

Дыханьем пропасти за спиной
и взглядом из-под бровѝ
густеют сумерки. Горький настой
бродит в моей крови…

…он здесь. Он реет во мгле. Царит.
Победу празднует Он.
Мишурным златом, смеясь, дарит
кипящую тьму ворон.

Себя свободным от власти сует
считать пока не спеши.
Еще одна горсть золотых монет —
горсть на помин души.

Еще. Еще!.. И в бессчетный раз
потери в нашем ряду.
Зальется флейта его и тотчас
плясом вокруг идут.

Из круга прочь! Это ложный звук,
насмешка фальшивых нот —
тропа по углям душевных мук
в топи мирских болот.

Из круга прочь! Это лживый цвет —
лукавый оттенок глаз.
Закон растоптан, осмеян Завет —
злато находит нас.

Вороньи толпы под звон горстей
прибоем бьются о трон.
Пылают жертвы в аду страстей.
Мечет золото Он.

Российскую взлохмаченность стиха,
уложенную гребнем колоннад,
поправила почтенная рука
Венеции, где фолианты в ряд
сошлись над Гранд-каналом и глядят
как в воду Леты, в рыжее лицо
собрата. Он пришел не так давно.
Сорока врет про черное яйцо —
пасхальным алым светится оно.
Сорока брешет, ветер носит — все одно.
Напрасное.
Как сборы в коктебель,
где, говорят, куют поэтов, что ни день.
Довольно забронировать отель
поленцу буратино, коль не лень.
Сыскался бы двоюродный плетень,
или кармен какая для тангт,
ступеней пара в высший эшелон,
рекомендаций парочку «no go» —
и, меккою на труд благословлен,
в родные кущи двинулся бы он.

Злословие сразило и меня —
какую подняла здесь баламуть.
Охти мне!
Это хищного огня
протуберанцы целятся лизнуть
расхристанную так беспечно грудь
и душу-ротозейку обратать.

Я шепотом: ценю и берегу
морозного мгновенья благодать —
таящуюся в инее строку,
дарованную свыше, отгадать.

И в голос: роль глашатая Небес
стяжается духовной чистотой!
Но знай — подкарауливает бес
тропу души наивной и простой.
Уводит, как скотину, на убой.

Под дудочку злословия за ним
пойдешь и ты. Сорокам не впервой.
Глаза и уши наглухо замкни.
Беги сорук бесовской болтовни.

Часы прокукарекают, и дня
стальной корсет затянет позвоночник.
Исчадия луны — химеры ночи —
смолкая, в тень отступят от меня.

Ладонью маску тяжкую стерев,
спиной изображу кариатиду,
пока Луна скрывается из виду,
невинно унося ночной напев.

Что ж, радуйся! Усерден ангел твой!
Моленья и капризы исполняет
И в слове синева сквозит льняная,
И хлеб не горек милостью чужой.

А все теперь некстати и не впрок.
Луна ли под сурдинку темя точит
и тело бледной немочью морочит?
Но если отзовется пара строк