Татьяна Хофман - Севастопология

Незадолго до моего седьмого дня рождения я решила никогда не учиться читать. Я не хотела превращаться в мумию над книгой. Меня возмущали эти поглощённо-отсутствующие лица людей, которые ведь могли бы со мной говорить, играть, гулять. Возмущали, может быть, даже больше, чем в наши дни пожилых людей возмущает младшее поколение с лицами, закаменевшими в столбняке, когда они пялятся в свои гаджеты.

Пару раз я убегала от матери, когда она хотела обучить меня грамоте, – пусть теряет меня из виду, если легко теряет самообладание. Но когда мне строго запретили чтение слишком сложных книг, я пододвинула стул к стеллажу, чтобы дотянуться до верхней полки. Одно из запретных кодовых слов: ты ещё не доросла до Жюля Верна. Вскоре после этого, потеряв всякое чувство пространства и времени, я пировала на своей первой книжной оргии с Вокруг света за 80 дней и Двадцать тысяч лье под водой, которые совратили меня раз и навсегда. Можно было объездить весь мир, включая его небеса и моря, если предаться на волю фраз, не сходя при этом с места. Первая страница была адом, вторая пошла лучше, двухсотая сделала меня наркозависимой от чтения. Я поднималась на воздушном шаре, сбрасывала вниз мешки с песком, замерзала среди лета над короткими рассказами Джека Лондона и впадала в жар среди зимы с красноармейскими кавалеристами.

Одно время меня захватила книга по астрологии. Она была ещё запретнее любой просветительской книги; причём сегодня я припоминаю, что моя мать скоро перестала обращать внимание на то, что я читаю. Главное, чтоб я читала. И я читала. В том числе и о том, что некоторым парам не подходит спаривание, а некоторых парит, даже если они лишь теоретически ступают на путь, подготовленный звёздами. Кое-что я знала почти наизусть, на какое-то время это стало Библией; внизу во дворе я гадала подружкам по линиям их ладоней.

Вика с десятого этажа в качестве ответной любезности показала мне иллюстрированную Библию. Такое же таинственное мгновение посвящения. Я не находила отличия от книжки сказок. Куда более сильное впечатление на меня произвела Катя с шестого этажа, единственный ребёнок в семье – гитарой в её комнате и тем, что у неё была своя комната и гитара. В отношении музыки мои родители единогласно решили, что слуха у меня нет, поскольку ритм у меня свой, а чувство такта вообще отсутствует. Может быть, я ослышалась, и они имели в виду то, что я их не слушаюсь. С этим непослушанием, освобождённый от гармонии дикий ребёнок рос без музыки, ампутирование и вербально мутированно, вплоть до отвращения к вопросу всех подростков: «А что ты слушаешь?». Я слышала лишь то, что читала и что бормотал телевизор. Тем приятнее потом навёрстывать: уши открылись. Без музыки едва ли возможно вырасти из тяготения картинок.

Школьное время других я прожигала за чтением. Долгие утра проходили на балконе в царстве кукол. Иногда компания внизу: перегруженные школы нашего плодовитого года рождения порой вводили двухсменную систему, когда у половины детей занятия начинались после обеда. Но после обеда и вечером я всегда была внизу, если не дождь. Мы играли в карты, рассказывали анекдоты, делились слухами про НЛО и про Запад (они были похожи), понемногу забывая приезжих детей, с которыми мы проводили лето и которые уезжали до следующего лета или навсегда. Мы пекли в кустах картошку, взятую из запасов наших матерей, гоняли между гаражами мягкий футбольный мяч, брали из пещеры родниковую воду, скатывались на картонке со склона, поросшего травой – так мы представляли себе катание на санках. На снег мы не надеялись, он не выпадал почти никогда и не залёживался дольше пары часов. Мы рассчитывали только на себя. Иногда мы уходили далеко от наших высоток, ухаживали за щенками и котятами, выслушивали истории детей, встреченных на незнакомых улицах, и на закате солнца возвращались назад, усталые, под прощальные взмахи веток акаций и тополей.

Однажды за книгами на полке я нашла вазу с пластиковым пакетом, полным патронов. Мой старший брат, который бывал у нас редко, потому что изучал в Петербурге медицину, занимался стрельбой в высшей лиге. Помню то высокомерие, которое передалось от моей матери мне и даже тому детсадовскому ребёнку, которому я об этом событии сообщила. Мы были почти первыми на республиканских соревнованиях! Я поняла, не обязательно быть победителем, чтобы чувствовать себя им. Я чтила второе место моего брата как скромное и хотела тоже однажды где-нибудь стать второй.

Патроны были, видимо, предназначены для его тренировок дома на каникулах. Он иногда брал меня с собой на стрельбища, я целилась в мишень и жала на курок, в правильной позиции: одна рука вытянута под прямым углом, другая упёрта в бок, с непомерно большими защитными наушниками, всё как положено. С этим запасом патронов, про который явно все забыли, я однажды вечером выкралась вниз. Хотела, видимо, произвести впечатление на Олега. Мальчишки воздвигли небольшое сооружение и поджигали эти штуки одну за другой. Наш маленький фейерверк, тайна. Если бы это увидела моя учительница математики, мне бы уже никогда не видать хорошей оценки – по моей логике страха, во всяком случае. Помню при этом сосредоточенное молчание, напряжение, некоторую торжественность всей акции. Мы были довольны, безгранично, в принципе уже империально, пропитанные запретом, предвестником пра-взрыва – может быть, взрыва Украины.

Когда сын дворника добывал ключ, мы играли в прятки в подвале нашей высотки. Огромный подвал, в нашем доме было по четыре квартиры на этаже. К тому же этот подвал был объединён с подвалами двух соседних высоток. Выключатели света не были проблемой – или мы намеренно никогда их не использовали. Чего только не происходило в этом подвале.

По прошествии времени отмечаю, что у нас не было ничего общего ни с наркотиками, ни с алкоголем или сигаретами. Самое большее – мы жевали вар, вообразив себе, что бывает и чёрная, а не только белая или розовая жвачка, как та, что привозили нам с Запада «плавающие отцы», служившие на флоте.

Я вращалась в двух компаниях: одна состояла из детей моего возраста, с ними я бегала, когда не было никого другого, так сказать, для расслабления. В остальном – в компании из почти уже не детей. Они были в среднем года на четыре старше меня. Их мир был более интересным, волнующим, их истории и реакции неожиданными. Правда, с ними невозможно было состязаться. Они выделывали всевозможные фигуры, прыгая «в резинку», лучше играли в футбол, а главное – не выдыхались так отчаянно быстро, как я, убегая от пьяных. Меня интересовали их амурные переживания, они продолжали вживую мыльные оперы, синхронизируя их монотонным произношением в нос. Из мира рабыни Изауры я уже кое-что знала о страданиях и любви.