Татьяна Хофман - Севастопология

Но назад к левому Берлину. Место нашей генерации – не дегенеративное ли? Мы: хитрые, бледные, страдающие от экзистенциальных страхов, не представляли себе ни другое состояние, ни другой город. При этом генерация растяжима, простирается от 25 до 55, в зависимости от тренированности мускулов и социального возраста.

Большинство моих подруг и друзей сохраняют верность Берлину – как неославянофилы верность модной Москве. Их повседневность пронизана обычными и необычными, ненужными и неизбежными заботами. Они страдают от долгих маршрутов, бастующих транспортников, растущей стоимости аренды, цен на газ и состязания их смузи в экологичности. Они выходят к телебашне на демонстрации за улучшение мира. И это хорошо. Берлин больше не бедный, бедны староберлинцы. Никто из моих друзей не находит это особо привлекательным. Про «Happy End» мы читаем пока только на принте туалетной бумаги.

Я предлагаю ввести столичную надбавку в фирмах и общественных заведениях и скидку на подоходный налог. Эксплуатация замрёт, если ты сам не согласишься на бедность. Не ударим лицом в грязь. Давайте работать над своими возможностями, протест – да поострее. Учредить полиморфность в реальности. В центре города, у чекпойнта Чарли выясним, что будет, если псевдоработа, практика и PR-волонтёрство останутся незаняты. Займите несколько общественных зданий, почему бы и не русские памятники (в Трептове, Шёнхольце и напротив Тиргартена), при случае и оба музея Союзников (в Целендорфе и Карлсхорсте), объединимся с ними в изгоев в стране экономического чуда.

Мои краткие отлучки из дома позволяют мне испытать лишь пару ощущений в парках и мансардах, где после слишком обильных обжиманий у меня может пойти кругом голова. Но вы-то, вы могли бы переосмыслить город по-новому. В отблеске имиджа, который пока ещё есть, мы могли бы заложить новую ось Берлин-Цюрих-Вена, по дуге реки Шпрее. Логотип на странице Шарлоттен-града в меню Русскости: Nasch Berlintschik!

Разминировать дис-крыминирование. Крым-минимирование. Ecriture cremature, Crimature, torture de la creature. Как Форрест Гамп, забегать в кондитерские «Шпрюнгли», поглощать печенье «люксембургер». Будтье осторожны, пропаганда ломится в двери: я стою на стороне людей desire, дезертиров реальности, я вписываюсь за десерт, за крымский торт: le gâteau – bateau avec la crème de la Crimé.

«He ходите, дети, в Африку гулять». А долгоиграющие дети тем охотнее гуляют по запретным площадям, которые выпадают из мест их карьеры. Они давно уже туда не вхожи, они вышли из моды, в обносках своей памяти. В этом смысле у Севастополя есть социалистический брат, с сегодняшней точки зрения слегка асоциальный: Тогоштрассе в Берлине, в самых глубоких джунглях Западного Веддинга.

Моя деловая подруга П. – ещё со школьных времён – вдруг рассказывает о своём детстве на Тогоштрассе. Она приехала из своего голландского института математики навестить родных. В последнюю неделю старого года мы выпиваем с ней в пивной на углу в Веддинге. Мы местные, и нам есть о чём поговорить и за пределами местных популярных ресторанов. Мы не верим, что нам уже за тридцать.

Пивная пена её воспоминаний – это она и её сестра, одни с работающей матерью, обе девочки красивые, подраставшие без присмотра и без надзора в холодноватом доме старинной постройки. Соответствующая среда: чужие бебиситтеры, анорексичные тётки, жирные собаки, много мальчиков. Однажды вечером она оказалась запертой в морозилке супермаркета. Пару раз ездила в Базель к кузену делать радиозапись и ещё что-то незабываемое впервые. Голландские деды, времена нацизма, переезды, банковский счёт в Швейцарии, наследство, из обычных прекариев поднялись в верхние слои среднего класса Берлина. Это мы и празднуем, это заслужила её мать, прекрасная писательница, а я праздную превращение молчаливой П. в разговорчивую женщину, которая тоже не отходит от своего детства дальше, чем это необходимо для выживания на прекрасном Западе.

Мы ещё никогда не испытывали такой близости друг к другу, как в этот момент, когда отложили в сторону наши академические шапочки. Воссоединение благодаря прыжку во времена распада 1990-х годов. Нас, понаехавших, это бессознательно подпитывало: наше надпролетарское происхождение, зацементированное в протестантском пролетарском городе. Добро пожаловать в гильдию невоспитуемых. Нас подгоняло и прибило друг к другу опытом ладить с поколением наших перегруженных равнодушных родителей. В школе мы часто сидели рядом, до последнего класса. То на математике, то на рисовании. Мы часто проводили в долгих разговорах эти два академических часа – она в своей стабильной логике, а я неуклюже-ассоциативно, но мы двигались в одном направлении: она к хорошему аттестату, а я прочь из Берлина. Теперь нам подходит один и тот же размер плетёного пляжного кресла, раз уж наши пути пересеклись в городе школьного детства, и мы прокурили в кафе Бюргерпарк несколько часов, как это бывало и раньше.

Её Тогоштрассе отличает её от голландцев с добропорядочным буржуазным детством. Как немке за границей, ей бросаются в глаза различия, по которым и в Швейцарии сразу отличишь немецкий дух. Тем самым для меня, тогдашней чужой, её Тогоштрассе по-домашнему подплывает к Севастополю. Эта улица – её персональный остров сокровищ, и специально для П. он светит маяком как буддистский храм, неподалёку от скалы, с которой и сама я прыгаю в море. Мне кажется, что я в несколько сажёнок доплыву до берега, где мы с П. поставили свои плетёные кресла. Она будет, как всегда, курить и считать, а я буду составлять ей компанию, пассивно-импрессивно.

Только теперь, когда мы расслабляемся в Берлине, я узнаю, что было для неё важным все эти годы и чего в Амстердаме она никому не может толком рассказать, потому что там это никому не знакомо, несмотря на тамошнюю свободу с наркотиками: курить с одиннадцати, подрабатывая в кафе у Али, найдя в лице Али замену отцу, который говорит ей, когда идти домой и от каких мальчиков ей следует держаться подальше, в летнем лагере для детей Моабита и Веддинга познакомиться с первой любовью – девочкой, первым наркодилером, смотреть Alice im Wunderland под ЛСД, травку тоже курить, быть первой по математике, хотя всегда самой младшей, потому что в школу пошла на год раньше. В пандан к нашему «Под колесом» блестяще сдать в Англии экзамен на аттестат зрелости, быть самой привлекательной блондинкой своего выпуска. Длинноногая модель, гений, мало говорит, поскольку много думает. Быть вместе с таким же гениальным сыном полицейского, который насилует его сестру. Понимать коварство турецкой мафии, которая воюет с русской мафией. В одежде исповедовать стиль прибеднённого берлинства: внешняя неухоженность, джинсы-клёш с дырками, майка с нарисованным пистолетом, синие кроссовки с тремя белыми полосками, вялая осанка узкого тела, почти скрытная, ничего не выставляющая вперёд. С травкой покончено, а с мальчиками нет, с девочками тоже. Навещать отца, когда-то успешного консультанта предпринимателей, в его квартире на Нордбанштрассе за углом с видом на Стену, и помогать ему, теперь осевшему в Бранденбурге в доме без водопровода.