Татьяна Хофман - Севастопология

Бывает нечто вроде очень личного значения, параноидальное поляроидное фото, внутри пустоты и её политизированной крёстной матери, тяготения. Мне следовало держать либо кино-хлопушку перед камерой, либо язык за зубами: это встало у меня на пути, и я стою перед этим намерением, этим измерением, этим пороком. Он заслоняет мне вид, этот подлесок, и я вырезаю из него матрёшек.

Поиск скуки, нового социального положения. На двух ногах – независимо от того, идёшь ли ты вверх или вниз. В растянуто-долгое, невесомое космонавтское время, с конструктором «Космос», зелёное, как коровье пастбище, с договорённостями о встречах на солнечных восходах и тучных закатах. Там не извлекаются корни с яснейшими формулами. Там царит противоположность королевы драм, противоположность разделённости до фрагментов, и Лакан – лакуна.

Нет спрятанных фотографий, архив бывшего КГБ отсылает меня к государственному литературному архиву и там я попадаю в тупик. Я фотографирую сама, но эти снимки ничего мне не говорят, у нас нет семейного альбома, которым мы могли бы отбиваться в драке, мы безоружны и устремлены в будущее, закалённые и весомые, как ленинская указующая железная рука. Чем старше я становлюсь, тем чаще я фиксирую, что у каждого свой дефект, как говаривала мне моя математическая подруга в неуклюжем возрасте пятнадцати лет. Пубертатность реальности не кончается ни у кого. Зафиксируем идеей фикс идиллическую картину.

Тысячу раз начинаем и тысячу раз прекращаем. Тысячу раз дотрагиваемся и ничего не чувствуем. Слишком много чувствуем, ничего и никого не трогаем, не касаемся ни одной клавиши, не жмём, никого не осчастливливаем, не берём в руки никакую кисть, не стыдимся никакого полуострова.

Предоставь буквам их ход, фразам, рубленым, мясному фаршу с луком, благородной начинке для пельменей. Не так уж это было тяжело, ты пережила, сообщи про свои щи да кашу другим нашим, пусть просветлеют их лица. Не держи всё при себе. Эгоистично. Всегда думаешь только о себе, а не о месте. Город. Другие, которые могли бы с твоей помощью посетить этот город при чтении.

Говорили, Севастополь закрытый город. Запертый, запретный. Я не находила это трагичным. Меньше туристов. Меньше машущих жизнерадостных пенсионеров из страны, которая была как марка качественных костюмов и приборов для домашнего хозяйства. ГДР была нашим Западом, полным фокусов, которые ещё надо было достать из цилиндра.

Тоже кое-что для меню: ментальный туризм. ГДР-овские отпускники, которые могли бы посетить твой город, но не могли, они уже раритетны, частично дементны, а то и вымерли. Много их быть не могло, их только казалось много, потому что им не надо было ехать в школу на троллейбусе, их возили по городу без всяких обязанностей, и они осматривали тебя/меня и твой/мой троллейбус из окон своих туристических автобусов. Вот так выглядит ещё-пока-советская школьница, в тёмно-синем форменном платье, с двумя красными бантами в косах и в сине-красной непромокаемой мальчишьей куртке. Я была местная. Показать вам аборигенские обычаи? Налить чаю? Будь то приверженность славному прошлому или привычка трижды стучать по дереву, «чтобы всё сложилось хорошо».

Как это было по Фергану Броделю, природно-пространственные условия предопределяют человеческие действия. Точно так же, как бурдьёвская модель габитуса. Триада: деньги, друзья и рассудок – или оливки, вино и пшеница. Крымская триада – персики, гречка и квас. Идею méditeranée фея превращает в дорожную еду карадаг. Вот – итальянская любовь, турецкая чернота и зловещая мара – в Библии это напиток, в славянской мифологии женский образ. Наш коктейль «Мара» в Русскости – очистительный и оздоровительный, на лимонной основе.

Радостный, всегда молодой голос моей матери зовёт на кухню – на блюдечке с золотой каёмочкой последний в этом сезоне помидор.

Собрание предложений по приготовлению. Объединение рецептов. Вот и получается: рецепция.

Недавно я раздумывала, не поехать ли на год-другой в Киев. Это было за пару лет до Майдана, и тогда город захватил меня своей неполитической весной. Он устремлялся вверх и вдаль, на удивление удачный Inbetween между Москвой и Берлином. Урбанический, тюрбанный, динамичный, славно славянский. Цветущие парки, горячие пары, подкатывающие к университету лимузины, лимонадные девушки, болтающие о своих дачах и задачках дамы, пригодная погода. Прямой поезд в Крым. Если вагон ждёт уже наготове, может, и хватит отваги. Приготовиться в Киеве к тому личному, недоделанному, внутрисубъективному делу. Твёрдо заглянуть ему в глаза, как цыганке, что подкралась к моему столу, за которым я читала про Карпаты со стаканом кваса. Только я глянула на неё, как она сказала, словно приоткрывая тайну, что я непокорная, неуловимая. Что мой Дима или Сергей не сможет меня удержать.

Нанизывай сушёные абрикосы на длинную нитку извилистого «Вост. Духа». Натягивай летнее платье и езжай в Севастополь. Ведь он тебя тянет. Шлифую мой заржавевший русский язык – хотелось бы собрать прозрачный, как стакан водки, набор слов, подходящий телефонный код, правильное ударение и произношение. Я запасаюсь туфлями на высоком каблуке и губной помадой. План был изначально романтический: взять с собой к моему тамошнему месту преступления моего тогдашнего Mister Big. Ввести его не только в петербургский текст моих родителей – где он мог спокойно оставаться призрачным, – а привезти в ту автономную область, чтобы сплавиться в огне эмоций. Разделить высоту ожиданий от взрослого возвращения и глубину разочарований из-за перемен детского мира.

Тот ОН понял бы меня. Он бы тоже умел считывать с асфальта игру, аромат и атмосферу. Словно с монитора, он бы прочёл те священно-уютные дни, которые прошли, и те, что прошли над границей Винница-Севасто-полярной станции. И тогда, на вершине всего, появился бы читатель, который понял бы этот текст, покинутый всеми смыслочувствами, нет: обыгранный их сердечными шутками. Единение через общий опыт. В панораме вездесущей бухты, могущественно рогатого троллейбуса, бабушек как на картинке, заколдованного дома бабушки. Кулисы, предпосылки, обес-патологизированное, я имею в виду избавленное от пафоса присутствие исторического гула, диорамы, тотального воспоминания, будь то национальная или фикциональная, коллективная или индивидуальная драма.

Прекрати даже думать об этом. Повторное проигрывание прошлого функционирует иначе, чем у диджеев.

Катайся на лыжах, пусть тебя чему-нибудь обучит тот студент, который в каникулы даёт уроки сноуборда. Ходи пешком, шлифуй себя о концепцию экскурсий выходного дня. Устрой что-то разумное из своей жизни, воспитывай ребёнка, кончай с этим попустительством или начни Laissez-faire, вот именно, освежи свой французский.