Андрей Бычков - Олимп иллюзий

– Я не рву.

Он повернул ее голову, поймал губы, рот, расстегнул брюки, закрывая глаза и вздрагивая от горячего прикосновения ее пизды.

Делать, делать, делать, ибо это делается. Надевать, надевать, надевать, ибо это снимается и надевается опять…

– Е-е-е, – попробовала она вырваться.

– Потерпи! – рот ей зажал.

И наконец, приподнялся и откинулся наискось, дернулся и обмяк.

– Фотограф, – захихикала под ним блядь.

…собор Санта-Мария-дель-Фьере и эти низкие флорентийские стулья с высокими спинками-полочками. Молящиеся вставали и шелестели листами псалмов. Если откинуть голову, думал он, голова ляжет точно на полочку, и это будет как гильотина. Он знал, что Бог есть и что Бог есть любовь.

Она внезапно выскользнула и, отодвинувшись, стала разглядывать его лицо.

– Ты такой жадный. У тебя что, давно не было?

– Чего?

– Любви.

– Любви?!

Он засмеялся. И мучительно закашлялся.

– Что с тобой? – Она испуганно отодвинулась. – Ты что, с ума сошел?

Он поднял голову и посмотрел на эту маленькую, голую. Она отпрыгнула и, поджав ноги, села на ягодицы, ее колени были разведены, и это, маленькое, аккуратное…

«Почему у них там ничего нет?»

И вспомнил вдруг, как украл у Беатриче ее старый читательский билет: там была ее фотография.

– Что ты так смотришь? – испуганно сказала девочка. – Налей мне еще вина.

Она взяла со столика у дивана пустой бокал и играючи протянула к нему. Он нехотя поднялся, облапив по дороге ее маленькую грудь, ткнулся носом в шею, потом налил – все же сначала себе и только потом ей.

– У тебя есть кто-то постоянный? – спросил.

Подумав: «Что за дурацкий вопрос…»

– У меня есть муж, – усмехнулась она, глядя на него поверх бокала.

– И кто он?

– Крупье.

– Крупье?

Он с удивлением посмотрел на нее.

– Так, значит, ты богата?

– Да. – Она зажигательно засмеялась и поджала плечо так, что он снова услышал в себе, как шевельнулось это – слепое, мучительное.

– Он что, старик?

– Он такой, как ты.

– Ты… любишь его?

– Да-a!

Она звонко засмеялась, глядя с насмешкой.

– Тогда зачем ты делаешь это?

– Нравится, – ответила вдруг бесстыдно и дерзко.

И, не отводя взгляда, еще слегка раздвинула колени.

– Ты просто блядь, – сказал он, чувствуя снова, как разгорается кровь.

– Это правда, – ответила она с какой-то ослепительной ненавистью, прекрасной ненавистью, словно освобождаясь от чего-то.

Он взял медленно из ее рук бокал и поставил. А потом тяжело, жадно навалился, подминая под себя. Подрагивая в его объятиях, она сначала нарочно уклонялась, распаляя и распаляя еще, и вдруг замерла. Он начал.

«Зачем, зачем такое наслаждение, Господи?!»

Потом приподнялся на руках, чтобы взглянуть под себя, чтобы увидеть эту последнюю правду: как там, под ним, его тело входит в ее. Она усмехнулась, безжизненно и глупо скосила глаза, открыла рот и перестала дышать.

«Играешь…» – Он вдруг разозлился и теперь продолжал, двигаясь все резче и резче.

Резче, еще и еще, ловя себя на просыпающейся жестокости. Она задышала, нелепо изображая теперь предсмертные судороги.

«За что, Беатриче?!» – вдруг ощутил горечь слез.

Его рука скользнула вдоль тоненькой ключицы и неумолимо легла на горло этой маленькой кривляке.

– Кричи! – сжал вдруг со всей силы под кадык.

Она захрипела, испуганно тараща глаза:

– Ты ш-што, дура-а-ахк?

Забилась, толкая коленкой, хотела вырваться. Но он навалился крепко и сжал еще, не отрывая взгляда от ее перекошенного от ужаса лица.

– Па-шэ-му? – прохрипела она с каким-то страшным детским удивлением.

– Потому что любовь смертельна, – тихо ответил он.

Точильное солнце, вращающийся жаждущий наждак, вакуум ноздрей, густой бойлерный вдох, простота расширения грудной клетки, геометрия проникновений, спазм, внезапное мучительное сияние выточенных и сверкающих, падающий вниз по касательной Брэгг, голод волков на воде. Таков фокус, обман и поворот вокруг пальца. Таков и Karn Evil IX, император Онтыяон, выезжающий на кровяных мотоциклах на последние страницы «Brain Salad Surgery» с пронзительностью крика голого ночного велосипедиста. Прочь, прочь, прочь, дилетанты фейсбучной машинерии, паровозные разработчики лайков, вам не поймать Пьяный Корабль. Подобно фаршу воскресения Корабль пролезает в свежее мясо, дышащее в расщелинах звезд. О, невидимый предстоящий факт наших единственных антимиров, о, громадина Контрнового Завета, о, скрытый в темных чертогах хаосов ослепительнейший и блистательнейший Олимп Иллюзий.

О, Беатриче…

Как циклы Кали Юги, просыпаются наши взгляды, как пьяные корабли продирают они наши веки, трут солнечными и наждачными, открывая ворота разбитого вдребезги мира. О, бритва Оккама, обнажи наше дымящееся нутро, и пусть чудовищные нутрии поднимутся из глубин нашей ночи. Так вечером мы призываем золотую воду из недр разорванной земли. Кто учится плавать в широких маяках за шиворотом, уж не сам ли Кетцалькоатль? Так снова мы бьем бурятов по головам, и буряты вращаются, как белки, в лестничных клетках, вдоль вымазанных рыбьим жиром перил. А мы снова напеваем регтайм с первой стороны «Brain Salad Surgery» про вышибалу Бенни. И допив кефир, конечно же, выезжаем.

– Послушай, Хренаро, – сказал Дон Мудон, – по-моему, мы их классно наебали.

– Не дыши летом вокруг широкой листвы.

– Только голубая тропинка лунного тихо, как чу?

– Тогда и козырьки крон и строгие, как сторожа, деревья.

– В просветах за черными их силуэтами на синем Млечный Путь.

– Ну и что, что наебали, – пожал плечами Дон Хренаро.

И, присев над мотоциклом, подтянул задние гайки переднего тормоза бесстрашных.

Топливо было в баках, конечно же, А-93. Все честно, без размесов, без спекуляций и эякуляций над радужно-гнойными идеалами правильного письма, все по-честному.

– А если они догадаются? – все же спросил на всякий случай Дон Мудон.

– Ни хуя они не догадаются, – сказал Дон Хренаро. – Только не ссать в бензин.

– Пригодится из колодца напиться?

– Я тебя знаю, стоит отвернуться.

– Дон Хренаро, неужели ты обо мне такого плохого мнения? – расхохотался Дон Мудон.

А Дон Хренаро вынул из бака заправочный, хуй его знает, откуда взявшийся пистолет.

И уже готовы были кровяные мотоциклы завестись с пол оборота, стоило кому-то свыше изречь гортанный изыск. Как…

– Переночуем? – спросил вдруг почему-то Дон Хренаро.

– Замужем, – согласился Дон Мудон.

Ночь тихо заблестела на поляне. Чуть ниже, по дороге, где лес поднимался, оттачивая выпью синь (а что, разве выпь не птица?), как флаги реяли и бесшумно развевались поверх лохматых ночные молчания тишины. Знобило филином и совой, и уже отпускало, как будто светился на вылете – найди где – звездный час. В кончиках пальцев как Большой Медведицы, так и Малой стояла Полярная звезда.