Владимир Шаров - Царство Агамемнона

Мысль, что какие-то вещи следует предварить, казалась ему разумной, но он как огня боялся, что, взяв “Агамемнона” в руки, Зуев решит, что он это уже слышал. И последнее: Электра не раз мне говорила, что, начиная рассказывать что-то для себя важное, отец, как правило, долго раскочегаривался, никак не мог найти стержень, вокруг которого будет всё строить, но, когда находил, говорил очень хорошо и убедительно. И тут, отвечая на вопросы о Сметонине, на первом допросе он как бы примеривался.

“Из библейских книг, – говорил Зуеву отец, – любимой книгой Сметонина был «Иов». «Иова» он знал практически наизусть, часто цитировал. В общем, он восторгался этой фигурой. Идея тяжбы с Богом, которая, так уж у Сметонина получалось, скоро превращалась в суд над Богом, несомненно к Иову и восходит. А сама история простенькая – в ресторане с товарищем выпил лишнего и сболтнул. Отыграть же назад показалось неприличным. Вот и разрабатывал, носился с этим лет пять, потом наконец остыл. В сущности, обыкновенная глупость, всё гроша ломаного не стоит”.

Зуев : “Нет, Жестовский, вы что-то слишком быстро сворачиваетесь. Нам, как Сметонин хотел судиться с Богом, очень даже любопытно. Я и сам на Него имел обиду, да такую сильную, что дай волю, засудил бы бедолагу по полной программе. В общем, не увиливайте. Рассказывайте подробно, что называется, в деталях”.

Отец : “Да я почти ничего и не знаю. О суде над Богом Сметонин со мной заговаривал всего раза три, но я интереса не выказал, и больше он к Иову не возвращался”.

Зуев : “Отсебятины никто не требует, чего не было, того не было, но что Сметонин сказал, нам надо знать. Во-первых, все-таки правосудие, а мы к нему имеем отношение, то есть, как ни посмотри, по этой части, а во-вторых, что вы и без меня знаете, у нас горячие головы тоже поначалу думали судить Бога открытым показательным судом. К счастью, передумали, наказывали, как говорится, во внесудебном порядке. Время, слава Всевышнему, было революционное – соответствующее и правосудие, оттого апелляцию никто подавать не стал, все всё приняли как должное”.

Отец : “Хорошо. Если подробно и в деталях, дело было так. Еще до революции, когда сам Сметонин ни в Бога, ни в чёрта не верил, он сделал себе имя на защите неимущих, несостоятельных клиентов, которые обвинялись в самых тяжких преступлениях. О подобных процессах газеты писали много и сочувственно, так что фамилия присяжного поверенного Сметонина была на слуху. В России к пятому году о нем знали в любом интеллигентном доме. Часто бывало, что на каком-нибудь журфиксе хозяин вслух зачитывает выдержки из его новой речи, а потом гости и домочадцы ее разбирают, с восторгом, с упоением обсуждают.

И было чем восторгаться. Сметонин был во всех смыслах человек блестящий – и образование, и ум, и парадоксы. Право он тоже знал как никто. Сколько он выиграл дел, от которых прежде отказались коллеги, сочли безнадежными! Но вам-то что до его парадоксов, гражданин следователь? Это ведь старые песни, совсем старые. Мало ли что у нас до революции было?”

Зуев : “Не надо, Жестовский, не надо. Всё до крайности интересно. Так сказать, многое объясняет. Я вас слушаю, слушаю самым внимательным образом”.

Отец : “Ну хорошо. Сметонин строил свои речи, в числе прочего опираясь и на Писание. Библию он цитировал очень обильно, постоянно на нее ссылался. На судей, конечно, действовало. Никуда не попрешь – Высший авторитет. Он и студентам повторял, что человек создан по образу и подобию Божьему, следовательно, по своей природе благ, а значит, преступником его делают обстоятельства. Говорил, что часто это обстоятельства непреодолимой силы, то есть он, будущий преступник, поначалу потерпевший, а ведь в соответствии с законом, если в деле имеют место непреодолимые обстоятельства, ты освобождаешься от ответственности. То есть, по Сметонину, преступник всегда жертва – несправедливости, домашнего насилия, голода – и всегда неволен.

На первом пике своей известности – общим счетом их было три, – то есть где-то году в девятьсот четвертом – девятьсот пятом, он в ресторане после какой-то особенно удавшейся ему защитительной речи сказал, что сегодняшнего клиента – грабителя, насильника – отмазал бы и перед Богом.

Присутствующие посмеялись, но с уважением, а Сметонин с тех пор всё к этому возвращался, думал, что бы сказал и как построил свою речь. И тут шел от мысли, что человек в нашем мире есть жертва, но склонялся к тому, что главное, на чем должна будет строиться защита:

первое – наказание не может и не должно быть вечным,

второе – без раскаянья и прощения мир никогда не был, значит, и не будет ни благ, ни полон. То есть он не таков, чтобы Господь к концу шестого дня творения мог сказать: «И увидел Он, что мир хорош, и почил ото всех дел».

Много лет, ни с кем ничего не обсуждая, он с карандашом в руках читал отцов церкви и самых известных богословов, не только наших, но и католических, искал союзников и единомышленников. Кого-то, конечно, нашел, но очень переживал, что их меньше, чем он поначалу надеялся. То есть, начни он, Сметонин, проповедовать свои идеи в первые столетия по Рождеству Христову, быть ему в ничтожном меньшинстве. И смерть тоже принять как еретику и схизматику.

Мне, – продолжал Жестовский, – он уже в конце двадцатых годов говорил, что и сейчас не понимает, почему победила вера, которая относится к человеку столь безжалостно. Не оставляет ему и малейшего шанса оправдаться, исправиться.

Наша обреченность и на земле, и в вечности поражала его. В жизни Сметонин сталкивался со слишком большим количеством зла, жестокости, чтобы на сей счет обманываться, но ему казалось, что там, после смерти, если вечная жизнь и вправду существует, Богу не следовало бы повторять то, что творится на земле. Тем более делать свои приговоры окончательными и не подлежащими обжалованию.

Сметонин понимал, что его богоборческий процесс в любом случае окажется очень сложным, ведь в нем одна из тяжущихся сторон одновременно будет и судьей, то есть, если он выиграет дело, Господу придется осудить Самого Себя.

Говорил, что, конечно, это против правил, но так ему лишь интереснее. У Бога имелись две ипостаси, на которые он особенно рассчитывал, – справедливость и милосердие. Думал, как их убедить действовать заодно, согласиться свидетельствовать в его, Сметонина, пользу”.

Жестовский видел, что последние полчаса Зуев, хоть и слушает не перебивая, чаще и чаще клюет носом, и решил сменить курс. Говорит: “А теперь, гражданин следователь, пара имен, уверен, и одно и второе вы слышали. С 1905 года, когда всем кому ни попадя стали вешать на шею столыпинские галстуки, Сметонин почти целиком переключился на процессы над политическими. А годом ранее он взял себе помощником будущего генерального прокурора СССР Андрея Януарьевича Вышинского, в ту пору социал-демократа и убежденного меньшевика.