Вероника Кунгурцева - Киномеханика

— Ой! Как ты меня напугал, Марат Навуходоносорович! Куда ни кинься — ты там! Просто вездесущий человек! Что ты тут делаешь?

— Тебя жду! Мы же собирались пойти в кино, ты что — забыла? — И Марат помахал перед носом девчонки купленными билетами. — Или ты с Лорой идешь?

— Нет, с тобой. Мамка занята. Но еще ведь не пора? Мне нужно ее найти — сказали, что она в будке киномеханика. Пошли вместе, а то мне одной скучно.

Марат кивнул — больше себе, чем ей: на ловца и зверь бежит.

Поднявшись под крышу и приоткрыв железную дверь с вывешенной поверх надписи «Посторонним вход воспрещен» табличкой «Тихо! Идет фильм», Марат с Элей крадучись вошли в будку киномеханика и мгновенно оглохли: стоял такой грохот, будто они попали в заводской цех, а не в киноаппаратную. Кроме стрекота аппаратов — их в будке оказалось три штуки, и каждый нацелился циклопьим глазом на квадратное окошечко, перед каждой амбразурой стояло по табурету, на один из которых Эля тотчас вскарабкалась, — стоял также шум, рокот и ропот кинофильма, который демонстрировался. Звучала песня: «Идем с утра, ни пуха ни пера, тури-тура, тури-тура, туристы». Марат вспомнил, что это одна из заключительных сцен кинокартины. Во время побегов он встречал таких берендеев из школьных турсекций. Он не понимал их отчаянной смелости. Эти зеленые юнцы решались во имя искусственных трудностей, которые, дескать, их закаляли, и пресловутой романтики дальних странствий — по мнению Марата, она яйца выеденного не стоила, лично он, во всяком случае, выскоблил ее до скорлупы — на время оставить дом, имущество, не заручившись никакими гарантиями, что не вернутся на пустое место. Видимо, даже коварство истцов останавливалось перед такой наивностью.

Бобина кинопроектора с восемью сквозными кругами по краям и пятью дверными глазками посредине, с намотанной и скользящей по механизмам пленкой — чей-то отмерянный запас жизни — кружилась плавно, без рывков; круглые цинковые бадьи для фильмов, на каждом из которых было наклеено название картины, выстроились вдоль стены, в жестяном шкафу дожидался своей очереди следующий фильм. Но людей в киноаппаратной не было.

Марат сунул лицо в амбразуру: зрительный зал и впрямь лежал точно ночная земля на ладони у бога-киномеханика, а детские сны, навевавшиеся людям, собранным в одном месте, мелькали на далеком квадрате. Вглядевшись в темноту, он различил внизу нарушителей: один гражданин грыз семечки, а шелуху сплевывал под ноги, двое громко разговаривали, мешая соседям. Зритель в середине шестого ряда внезапно встал со своего места и, не досмотрев кинофильма, затопал по широким ступеням к выходу, но запутался в портьере, завозился в поисках ручки, и всё же ему удалось выбраться наружу, причем столб света солнечной улицы проник в темноту кинозала и разом обесцветил, обесценил и обессмыслил ложную экранную жизнь, и кто-то из оставшихся зрителей закричал в досаде: «Закрой дверь, мудила, кино еще не кончилось!» Марат перевел взгляд на экран, и вдруг ему почудилось, что шпион в плавках хочет соскочить наружу, в кинозал — полотно как-то странно вздулось, вочеловечиваясь, — но тотчас с облегчением он понял, что ошибся. Да, вполне возможно, если бы наблюдатель сидел здесь во всё время позавчерашнего киносеанса, он мог бы увидеть того, кто подменил бутылку. Но вот же: пленка крутится сама по себе, киномеханика нет — значит, существуют паузы, когда наблюдатель во время демонстрации фильма занимается другими делами. И всё же не мешает допросить его.

Тут открылась дверца, скрытая между шкафами, — и оттуда вышел… рецидивист Юсуф собственной персоной. А следом за ним выплыла Лора в надетом несколько набекрень парике из каликолона.

— Э, да тут кинолюбители-зайцы! — шутливо произнес тот, кого меньше всего ожидал увидеть в будке киномеханика Марат. А разом надувшаяся Эля подбежала к матери и что-то зашептала ей на ухо, но Лора закричала: «Не слышу!» — и впрямь стрекот и киношный шум мешали. Тогда Эля в досаде крикнула во всё горло: — Там папа звонил. В шесть часов будет перезванивать!

Лора взглянула на золотые, с удлиненным овалом, часики на запястье и раздумчиво кивнула. Юсуф сквозь не-прекращающийся гвалт — на экране под музыку ловили шпионов — направил гостей в каморку между шкафами, выдохнув Марату в ухо: «Там потише будет».

Под угрожающим настенным плакатом «Запрещено использовать оголенные провода и кабели» с наглядным рисунком уже загоревшейся проводки стояла раскладушка с незаправленной постелью, а на столике среди всяческой снеди возвышались полупустая бутыль из-под рома — правда, не гавайского — с самодельным виноградным вином и стаканы, на четверть заполненные. Марат, ухмыляясь про себя, припомнил, как Эля говорила, что они с матерью пьют теперь только воду из фонтанчика.

Лора, хозяйничавшая в киноаппаратной, точно на кухне, сказала, что они поминают Адика, и не хочет ли Марат присоединиться к ним. Марат кивнул; он увидел в проем двери, как Юсуф, вернувшись к кинопроектору, нажал на кнопку — разом наступила отупляющая тишина, которую предстояло заполнить вопросами — и стал перематывать кинопленку.

Марат присел к столу, выпил, не чокаясь, из чьего-то стакана, пробормотав что-то вроде «мне отмщение и аз воздам», «земля пухом и царствие небесное»: всё, что по его неполным — или избыточным — сведениям говорилось в таких случаях; закусил кусочком шашлыка, отдающего костром, и для затравки спросил, сколько всего коробок с пленками приходится на один фильм?

— Вай, какой любознательный! — нарочито коверкаясь (он говорил без малейшего акцента), воскликнул кавказец, но, выпив вина «за честного вора», ответил, что на этот сеанс шесть коробок приходится, каждая бобина по двадцать минут, фильм ведь полнометражный, а когда короткометражка — то одна.

— Тяжелые они? — поинтересовался Марат.

— Тебя в коробку засунуть — как раз твой вес будет, — отвечал с усмешкой отсидевший срок убийца и, указывая рукой на глухую заднюю стену аппаратной, продолжал: — Фильм называется «Акваланги на дне», а где-то там на дне Чёрного моря лежат кости моих предков. Моя бабушка Харет до сих пор не ест морскую рыбу. Турецкие фелюги, отплыв за горизонт, сбрасывали в море живой груз, делавшийся рыбьим кормом. Халтура по-турецки: выбрасывать пассажиров в море, чтобы успеть сделать больше рейсов. А горские скакуны, оставленные на берегу, смотрели вслед — волчий корм, медвежий, барсовый. И спустя полвека кони дворян и казаков так же глядели с берега на то, как уплывают белогвардейцы, офицерьё, есаул, бросивший коня, потому что рука не поднялась пристрелить. «Вот пуля пролетела — и товарищ мой упал», — пели в фильме «Служили два товарища» с Высоцким. Смотрел, джигит? Вот и мой товарищ упал, хотя и не от пули. — И Юсуф повертел в руках бутылку из-под рома с остатками вина, наклоняя ее под разными углами.