Патрик Гейл - Заметки с выставки

Размышляя сейчас более четко, чем хотя бы разок за последние недели, он заставил себя сесть, прислушиваясь к скрипам пробуждающегося дома и составляя реалистичные планы. Он сделал правильно, что привез ее сюда. Здесь было здоровое место, вдали от скверных ассоциаций и безнадежной любви, где она могла снова писать и встретить других художников, единомышленников, а не порочных университетских преподавателей. А он найдет какую-нибудь дельную женщину, кого-нибудь из Друзей, чтобы заглядывала к ним время от времени и, возможно, готовила еду. Рейчел поправится. Она станет таким человеком, каким должна была бы быть, не изуродованная кумирами и запросами. Однако, что касается себя самого, то никакой роли для себя в этом счастливом сценарии он не видел и понимал, что задержавшись дольше, чем необходимо для помощи в ее обустройстве, можно только усложнить дальнейшее и причинить боль им обоим. Он останется с ней на неделю, может быть, дней на десять, не более. Он напишет своему руководителю, который был гораздо более умудренным в делах житейских, нежели он сам, и сошлется на то, что слишком поспешил. Его романтическую глупость поймут и простят.

Затем он вспомнил слова медсестры о ребенке и непринужденное предположение врача и квартирной хозяйки о том, что ребенок — его. Друзья, как известно, славятся своим непредвзятым отношением к неженатым парам, и радушно принимают тех, кого клеймят позором другие конгрегации. Но ведь это будет только одно утро из семи. А всю остальную неделю она будет просто еще одной незамужней матерью, которой придется иметь дело со всеми испытаниями и издержками, и осуждением. И хотя он знал, что дед с удовольствием примет ее, а со временем и ребенка, он сомневался, что ей будет под силу вынести бремя жалости.

Он побрился, помочился в раковину в своей спальне и поспешно оделся. Она уже ушла из своей комнаты, а дед — из своей. Он услышал скрипучий смех деда над своей головой, но отвлекся на запах гари и примчался на кухню как раз вовремя, чтобы выдернуть поднос с горящим тостом из-под гриля и сунуть его в раковину под проточную воду. Он открыл окна, чтобы выгнать из кухни клубящийся дым, и пошел на звук голосов вверх по лестнице.

Как и в некоторых других домах в районе Садов Морраба, у них была дополнительная комната, нечто вроде смотровой площадки, переделанной из чердака. Давным-давно оставив портновскую работу, с ощущением поражения пополам с благодарностью из-за появления сетевых магазинов Джона Кольерза и Симпсона с рядами кронштейнов готового платья, его дед вернулся к своей первой любви — к мореплаванию. Он часами сиживал в своем гнезде, с телескопом или биноклем, направленным на воду, или спускался поболтать в офис капитана порта. Дед получал регулярные гонорары за еженедельную статью в половину колонки в «Корнишмане» под названием «О нашей бухте», в которой сообщал подробности или рассказывал обо всех судах, заслуживающих внимания, и стоящих в настоящее время на якоре или на ремонте в сухом доке.

Они снова смеялись, пока он взбирался по узким деревянным ступенькам и думал — как же давно щеголеватый и любящий слегка пофлиртовать старик не развлекал в доме привлекательную женщину.

Они подняли все окна, и дед показывал ей, как пользоваться биноклем. Они обернулись, когда он возник над полом. — А вот и наш красавчик! — воскликнул дед, и она поспешила к нему, смеясь и в восторге от того, как здесь все красиво, и что свет такой сильный, даже зимой, и что она хочет жить здесь всегда-всегда.

Еще до того, как он поднялся с лестницы в крошечную, ослепительно сияющую комнату, Рейчел нагнулась и поцеловала его в губы так крепко, что дед снова рассмеялся и захлопал в ладоши.

На этой поздней работе изображена роща корнуэльских вязов, вид с узкой дорожки между изгородями, где в 1986 году убили Петрока [7] Петрок — самый почитаемый святой Корнуолла († ок. 594 г. (?)) , сына Келли. Картина характерна для предпоследнего этапа ее творчества, когда она повергла в недоумение и, более того, утратила расположение многих критиков тем, что, по всей видимости, отказалась от создавшего ей имя абстракционизма, в пользу кропотливо выполненных этюдов с натуры, из числа тех, что нравятся широкой публике. Однако ее работы этого периода редко бывают столь просты, как это может показаться. При отсутствии человеческой жизни художник одержимо опирается на природную геометрию и случайную композицию, зачастую настолько зациклившись на детализации, которую подобная интерпретация выставляет в неприкрашенном виде, что работы эти показывают, — в буквальном смысле извлекают (абстрагируют), — скрывающуюся под природным пейзажем холодную красоту. По иронии судьбы, эти деревья стоят всего лишь в нескольких ярдах от того места, где она захотела быть похороненной.

(Из коллекции Джудит Лэм)

Лиззи говорила с его отцом, и Гарфилд сразу же понял, что новости были плохие. Обычно для общения с его родителями Лиззи приберегала особенный голос, который становился бодрым и озорным, как только она произносила привет, будто стараясь очаровать ребенка. Только на этот раз она вдруг тяжело опустилась, опираясь о дверцу холодильника со словами:

— О нет. Когда? Я позову Гарфилда… Что ж. О, Боже. Ну, конечно, я могу. Да.

Она повесила трубку, прежде чем он встал со стула. Воздух в кухне был полон чадом подгоревших тостов, паром от сохнущего белья и злыми словами, которые она произносила, когда телефонный звонок прервал ее. Он потянулся открыть окно, чтобы очистить воздух, но теперь она уже обнимала его, прижимаясь лицом к его груди.

— Прости, я вела себя просто отвратительно, — пробормотала она, обращаясь к пуговицам его рубашки.

— Скажи мне, — сказал он. — Неужели она, наконец, сделала это?

— Нет, — ответила она, отступив назад и тихонько фыркнув от смеха. — В конце концов, она как нормальный человек отошла в мир иной от сердечного приступа.

Она никогда не любила его мать, чувствуя, что Рейчел считала ее слишком приземленной и честной. Искренняя до неприличия, Лиззи не могла скрыть своего волнения при мысли о том, что Рейчел умерла, а она все еще жива, единственная жизнеспособная женщина, оставшаяся в семье. Она победила.

— Когда это случилось? — спросил он, не желая смягчаться с ней.

— Этим утром. Он хотел рассказать все тебе, но расстроился. Никогда еще не слышала, чтобы твой отец плакал.

— Не сказал бы, что он у нас плакса, — он пытался вспомнить, видел ли вообще когда-нибудь своего отца плачущим. — Почему же он позвонил только сейчас?

— Не знаю. Был слишком расстроен, чтобы сделать это раньше.