Надежда Кожевникова - После праздника

Они наблюдали за сыном, старались как можно объективней оценивать его: его способности, его человеческие свойства, его отношение к родителям. Тут они особенно опасались обольщаться.

Однажды еще относительно молодой Олег Петрович, пролистывая перед сном в постели толстенный том, испещренный иероглифами, обернулся к жене, расстроенной телефонным разговором со стариком отцом. «Ольга, — сказал он, — это не он тебя обидел, это его старость. Старость жестока, и со старыми людьми тяжело. И никто по-настоящему старого человека не поймет и по-настоящему не поможет. Старикам рассчитывать вообще не на кого. Я, например, хочу, чтобы в старости у меня остались приличные отношения с соседями и приличные отношения с сыном. Чтобы он к нам приходил, пусть не часто, но без понуканий».

Жена молчала. Олег Петрович приподнялся на локте, посмотрел на нее. Ольга Кирилловна, не поднимая головы, сказала: «Я не хочу об этом думать. Не могу».

…Орестовы ужинали, не дождавшись сына. Он часто теперь задерживался. В университете, на теннисе? Открылась входная дверь, они прислушались. Сын явился не один. Девочка показалась милой, бойкой. Зовут Татьяна, Татка. Они вместе учились, в одной группе. Ольга Кирилловна предложила поужинать, но они отказались, сказали, что не голодны.

Орестовы вдвоем чай допивали. Одновременно вскинули друг на друга глаза. Олег Петрович улыбнулся, и Ольга Кирилловна улыбнулась тоже, будто выдерживая уговор.

Трудно было не заметить, что сын взволнован присутствием у них этой девочки, суетился, старался, чтобы ей все понравилось. Ольга Кирилловна оказывалась свидетельницей, как Митя с интонациями экскурсовода демонстрировал Татке их семейные реликвии. Коралловый куст, привезенный из Красного моря дедом, старинный кальян, добытый отцом, пестрые маракасы, подаренные художником-мексиканцем Ольге Кирилловне. Держался сын по-хозяйски, нисколько не смущаясь присутствием матери, что подтверждало еще раз: впечатлением родителей о своей приятельнице он интересовался мало — его занимало мнение Татки. А как-то, указав на фотографию, висевшую в простенке между книжными полками, сын сказал: «Это мама. В молодости».

Ольга Кирилловна услышала и фыркнула. На той фотографии ей было лет тридцать пять. Значит, Митя считал, так она изменилась?

А она, признаться, чувствовала себя все еще красивой. Свежесть, яркость — это, конечно, привилегия молодости, но красота, коли была дана, бесследно не исчезает. У Ольги Кирилловны оставались ее глаза, большие, сердитые, серо-морозные. Оставался нос с легкой горбинкой, ямочка на подбородке, руки с узкими запястьями, пальцы длинные в маминых, бабушкиных старинных кольцах. Давно, в пору детства сына, она, смеясь, говорила: «Вот Митька женится, и все свои ц а ц к и невестке отдам». Но это желание, кажется, в ней заглохло. Про себя теперь думала: а что, а пусть старухой стану, но кольца мои.

Нет, не от жадности. Из-за другого. Из-за чего, сама пока не могла понять.

Девочка Тата держалась мило, а Митя явно был влюблен, уж тут никаких сомнений. Давно, в пору детства сына, Ольга Кирилловна утверждала, что и когда состарится, никогда ничье чувство не станет осуждать. Только злыдни и глупцы со стороны лезут, судят. Тогда судили о н е й. Она была хороша, капризна, взбалмошна. Она и Олега достаточно помучила, прежде чем срастись, сплестись с ним. Но пусть водились за ней грехи, пусть не все она замолила, но теперь готова была сказать: нет лучшего состояния, чем влюбленность, хоть короткая, хоть обманчивая, но ни с чем это не сравнимо. И правда, что только тогда, в те дни, часы, минуты, человек в полную силу и живет.

Обиды, огорчения сглаживаются, стираются даже черты лица, но как хорошо, что было пережито это состояние, что не обделили им тебя. Так Ольга Кирилловна мудро размышляла. И радовалась, что без тени зависти, осуждения глядит на нынешних влюбленных, юных. Когда они беззастенчиво жались друг к другу в троллейбусе, целовались на автобусной остановке. Лохматые или обкорнанные, как после тифа, в хламидных цыганистых одеяниях или в брючках, облегающих, как колготки, — все они казались славными, смешными, трогательными. Все они были ч у ж и м и.

Ольга Кирилловна училась преодолевать свой страх за сына. Муж учил ее. Говорил: иначе мы, Ольга, пропадем. Митя с первого класса ездил один довольно далеко в английскую спецшколу, один отправлялся на теннисный корт вечером после уроков. Ольга Кирилловна стояла в пальто у двери, если он чуть запаздывал. Муж сердился на нее, ругал. Она, обычно мгновенно вспыхивавшая, тут любые резкости сносила. Муж был прав, она знала. «Ты мальчишку задергаешь!» — муж кричал. А она хватала ртом воздух, если Митя все еще задерживался.

Сын ездил с компанией сверстников к морю. Весь этот месяц Ольга Кирилловна сходила с ума. Представлялось, как он полез купаться в шторм, стена воды с ног его сшибла, — Ольга Кирилловна вжимала ладонь в рот.

Но он звонил. Он разменивал много «пятнашек» и находил исправный автомат. Он понимал, добрый, умный мальчик. Правда, Ольга Кирилловна еле дотягивала от звонка его до звонка.

…И тут он сказал: «Это мама. В молодости». А Ольга Кирилловна не сдержалась, фыркнула. Вот оно что, оказывается… Как они видят нас, наши дети.

Можно было бы сообразить, что пора такая наступит. Что их мнение, их оценка только и будут нас волновать. Не начальства, не друзей — их, наших детишек. И тоже нам будет казаться, что шкала могла подняться и повыше. Тем более родственники как-никак. Не о поблажках речь. Впрочем, рассчитываем мы именно на поблажки. А если храбрости хватит, признаемся — на любовь.

По пути с работы Валентина в овощной магазин зашла — естественно, сразу к заведующей, Тамаре. Та руками развела: «Если бы я знала! Были днем свежие помидоры, но все разнесли». Валентина для приличия все же присела в закутке у Тамары, похвалила ее новые сапоги, поулыбалась и встала. Тут-то Тамара спросила:

— Правда, что твоя дочка замуж выходит?

Валентина удивилась:

— Откуда ты знаешь?

— Да не помню, кто-то сказал…

Валентина от ясного ответа уклонилась:

— Да разве их, молодых, разберешь! Ходит один паренек, вроде милый, воспитанный. А там уж как время покажет.

Тамара вдруг пригорюнилась.

— Ох, — вздохнула, — говорят, переменились времена, девки сами все решают, сами судьбой своей распоряжаются, а все же главное — вовремя замуж выйти… Ты гляди, — помолчав, Тамара продолжила, — гляди в оба. Тут нельзя пускать на самотек. Пусть все тебе докладывает, каждое свое действие. Иначе беды не оберешься.

— Ну здрасте! — усмехнулась Валентина. — Как это я ее заставлю докладывать? Захочет — скажет, а нет — так нет. Сама, что ли, наших деток не знаешь?