Роберт Ибатуллин - Демаскировка

Гренцлин понимающе кивнул.

— Могу ли я спросить, почему вы действуете в отношении меня не кнутом, а пряником? Да ещё и таким дорогим?

— По-вашему, это пряник?

— Ах, вот оно что! Ну конечно, вы намеренно подставили меня под люцию. Теперь вам кажется, что я у вас в руках. Отменная работа, просто отменная. Но что если я скажу нет?

— Вам не дорога собственная жизнь?

— Мне дорога собственная душа, мейстер. Душа, которую Господь создал бессмертной и без вашей помощи.

— Душа не существует вне вещественного носителя. Она бессмертна только в бессмертном теле. Впрочем, вы скажете, что это ересь. Хорошо. Тогда как насчёт баронессы?

Гренцлин насторожился.

— Что вы имеете в виду?

— Мы можем вернуть ей память.

— Что? Записать обратно на живой мозг?

— Не совсем.

Гренцлин встал. Хорошо, что лицо забинтовано и по нему не прочесть, как подействовали эти слова. Он сжал в кармане кассету.

— Я подумаю над вашим предложением, мейстер.

Он зашагал к выходу, не оборачиваясь. Суэво ничего не сказал вслед.

Дежурный гофмаршал в напудренном до снежной белизны парике и расшитой позументами ливрее с удивлением посмотрел на Гренцлина.

— Вы явились на высочайшую аудиенцию в маске, сударь?

Инвестигатор молча приподнял кожаную коломбину.

— Ах, вот как… — Гофмаршал с трудом удержал невозмутимое выражение лица. — Пожалуй, да, сударь. Вам лучше остаться в маске. Соблаговолите пройти за мной.

Они зашагали по галерее, увешанной батальными полотнами. Полуциркульные окна до пола смотрели в парк, на большие фонтаны.

— Приём начнётся в одиннадцать часов, — заговорил на ходу дежурный гофмаршал. — Вас вызовут по имени. Аудиенция продлится около пяти минут. Отвечайте только на вопросы его величества, сами вопросов не задавайте. Отказом на высочайшие пожелания не отвечайте. Выходя, не поворачивайтесь к его величеству спиной. — Они вошли в белую залу, полную людей. — Здесь я оставлю вас, господин Гренцлин.

В зале стояли группами и вполголоса переговаривались мужчины вельможного вида, все в париках и сверкающих золотом кафтанах с орденскими лентами. Гренцлин выглядел среди них призраком, живым трупом в его чёрном сюртуке, с чёрной фазаньей двууголкой под мышкой, в маске, да ещё и землисто-бледный и отощавший за два месяца люциевой болезни. Его сторонились. Разговоры затихали при его приближении. Всё это было привычно. Гренцлин почти не волновался. Должно быть, ещё и потому, что принял с утра десять капель опиума, просто чтобы заглушить неутихающие боли в животе.

— Коллежский адъютор Гренцлин! — раздался чей-то торжественный голос.

Провожаемый странными взглядами, Гренцлин направился к дверям с резными золочёными вензелями «W III».

Король Вратислав Третий стоял у окна, как на парадном портрете, на фоне искусно драпированной портьеры с геральдическими львами — низкорослый мужчина средних лет в чёрно-жёлтом полосатом дублете. Лицо монарха было невыразительным, белый шрамик стягивал угол слегка перекошенного рта в гримасу вечной скуки. Гренцлин отвесил поклон по предписанной форме — двууголка в левой руке у пояса, правая рука по шву.

— Ваше… — Голос, как обычно, подвёл его. Гренцлин заговорил громче: — Ваше королевское величество…

— Примите мою благодарность, инвестигатор, — произнёс король тихо, без выражения. — Вы заслужили её как никто другой. Я внимательно прочёл ваш отчёт. Расследование проведено не только блестяще, но и в высшей степени политически тактично. — (Гренцлин не мог понять, кроется ли упрёк за этой похвалой). — Вы избегаете однозначных выводов, но склоняетесь к тому, что виноваты не алмеханики, а арродисты? Что это они изменили прескрипт?

— Именно так, ваше величество. Я выяснил, что незадолго до смерти Арродес скрывался в монастыре святого Ирмерия. Один из помогавших ему монахов — бывший ученик Гильдии. Когда машина пришла в монастырь по следам Арродеса, то обратилась к этому монаху за мелким ремонтом, и он, злоупотребив её доверием…

— Да-да, я дочитал до этого места. Расследование будет стоить вам жизни, не так ли?

Гренцлин снова поклонился.

— Высшее счастие для меня — отдать жизнь на службе вашему величеству.

— Мне сказали, что врачи дают вам около месяца. Сильно страдаете?

— Опиум пока помогает, ваше величество.

— На что-то ещё надеетесь?

— Разве только на чудо, ваше величество.

— Знаете, как сказал один сочинитель: ещё не прошло время жестоких чудес, — загадочно выразился король. — Разумеется, казна покроет все расходы на лечение, и это меньшее, что я могу для вас сделать. Держитесь. Даю слово, что память о вас будет увековечена. Не смею более задерживать.

Вратислав Третий протянул руку для прощального поцелуя.

Лил дождь. С улицы донёсся окрик кучера, скрип рессор, плеск копыт и колёс по лужам. Карета остановилась под окном. Кто-то приехал в эту гостиницу. Может быть, и к нему в гости. Гренцлин был одним из немногих постояльцев «Бархатного Приюта». Мало кто решался жить рядом с ним — умирающим, да к тому же от люции, неведомого злого духа алмеханических волшебных машин. С него поэтому брали втридорога, но казна платила, а Гренцлину было всё равно.

Он лежал в липкой от пота постели и тупо смотрел в белый потолок, разлинованный чёрными балками. Ночная доза в тридцать капель ещё действовала, боль в животе почти не ощущалась. Что ж, вот он и прожил ещё одну ночь. Назло врачам он живёт уже пятый месяц. Может быть, ему даже стало лучше, он почти перестал кашлять кровью, но не стоит надеяться на чудо — ведь у него уже не раз бывали временные улучшения, а потом снова наступал ад… Ему было уже почти всё равно, выздороветь или умереть. Лишь бы всё это наконец прекратилось.

В дверь просунулась смущённая физиономия гостиничного слуги.

— К вам дама, сударь. Из благородных…

Севенна?! Господи, неужели? Гренцлин уже перестал надеяться увидеть её. Он задвинул ногой горшок под кровать, пригладил грязные поредевшие волосы, натянул на грудь одеяло.

— Проси!

Да, Севенна. Она вошла, еле протиснув юбки в узкую дверь, в дорожном замшевом казакине и шляпке с остро заломленным пером. Что-то в ней неуловимо изменилось. В улыбке, взгляде, румянце на щеках будто стало больше юности, в движениях — больше свободы… но духи всё так же пахли мятой, и всё так же выбивался из-под шляпки непокорный локон. Это была она, всё такая же нежная, прекрасная, недоступная… Увидев Гренцлина, Севенна не смогла сдержаться — на миг её лицо исказилось ужасом и жалостью. Но она заставила себя приветливо улыбнуться.

— Рада вас видеть, господин Гренцлин. Но как жаль, что при таких обстоятельствах!