Роберт Ибатуллин - Демаскировка

Гренцлин ответил не сразу. Эта мысль, несомненно, была бредовой, но не выходила из головы и у него.

— Машины не могут ничего хотеть, ваша милость, — сказал он, отставляя пустую тарелку. — Они выполняют прескрипт.

— Но всё-таки в неё заложили ум… а значит, и чувства? Я видела эти трупы в башне. Машина и этот Арродес… Она словно обнимала его.

— Причину такого поведения ещё предстоит выяснить, ваша милость. Но вряд ли она заключается в любовных чувствах.

Баронесса порозовела от смущения.

— Простите, если я опять говорю глупости… но… — Она покосилась на мужа. — Я ведь правильно для женщины рассуждаю?

Морбонд недовольно хмыкнул, не найдя что сказать. Гренцлин посмотрел на Севенну очень внимательно.

— А как вы рассуждали бы, ваша милость, без оглядки на то, что правильно, что нет?

Взгляд баронессы встретился с его взглядом. Гренцлин чувствовал: она пытается понять, какого ответа он от неё ждёт, какие слова будут самыми уместными в этой ситуации, а не сформулировать свои подлинные мысли — если они вообще были… и в то же время он остро наслаждался тем, что эти небесные глаза смотрят на него так прямо, так серьёзно, будто за ними и вправду кроется душевная глубина и даже — как хотелось бы в это верить! — хотя бы малая толика интереса к нему, Гренцлину, а не только к его рассказу…

— Может быть, у машины было два, как вы это называете, прескрипта? — наконец предположила Севенна. — Один явный — казнить Арродеса, и другой тайный — оттягивать эту казнь?

— Очень интересная мысль. — Гренцлин не отводил от баронессы глаз, хотя и чувствовал, что это становится всё более неприличным. — Но что вы имеете в виду под тайным прескриптом?

— Инструкции, которых машина не осознавала сама… и о которых, возможно, не знал даже сам король. — Севенна неуверенно глянула на Морбонда. — Но… наверное, я не должна этого говорить, господин барон?

Гренцлин с болезненным усилием оторвал взгляд от неё и перевёл на барона. Морбонд мрачно глядел в стол.

— Воображение заводит вас слишком далеко, Севенна, — наконец проговорил он и резко встал. — Не смею вас более задерживать, господин коллежский адъютор.

Гренцлин поспешно встал, поклонился хозяевам.

— Благодарю за хлеб и соль, ваши милости. — Он чувствовал почти физическую боль от того, что через несколько секунд уже не будет видеть Севенну, что её хрустальный голос уже не будет раздаваться в его ушах.

— Что вы намерены сейчас делать? — не слишком вежливо спросил Морбонд.

— Помолиться, ваша милость. — Брови барона полезли на лоб, но баронесса смотрела на Гренцлина всё тем же детски чистым, невозмутимым взором. — Я всегда молюсь в это время дня. Не изволите ли приказать, чтобы меня проводили в замковую капеллу?

Капелла была пуста в этот час. Шаги Гренцлина гулко отдавались под стрельчатыми сводами. Свечи тлели перед статуями святых. Разноцветные лучи солнца пронизывали витражи, изображавшие сотворение мира Троорлом и низвержение Клапоса, и отражались от полированных ореховых скамей, перил и аналоев.

Гренцлин миновал сход в крипту и остановился у первого ряда скамей, перед самым алтарём — как можно дальше от входа и посторонних ушей. Опустился коленями на подставку, сложил руки на груди и возвёл лицо к нависающему над алтарём лику Создателя.

— Господи, спаси и помилуй, — одними губами прошептал он. — Господи, избавь от наваждения. Господи, не лишай ясности ума и твёрдости духа. Господи, направь меня, укажи путь, не дай совершить ошибку. Убей во мне это чувство, Господи. Дай знак, подскажи, как мне его убить.

Покосившаяся свечка упала и стукнулась о шандал так громко, что Гренцлин вздрогнул. «Знак? Нет, конечно. Какая суеверная чепуха».

— Я знаю, Господи, что мне скажет любой священник. «Найди себе подходящую пару, женись». Но Ты-то понимаешь, почему я не могу. С моей-то должностью одно из двух — либо служба, либо семья. А я уверен, я чувствую, что создан для службы… что такова воля Твоя, таков Твой замысел обо мне… ведь так? Но тогда зачем ты послал мне эту женщину? Для испытания? Для искушения? Может, Тебе неугодно, чтобы я расследовал это дело? — Гренцлин уже не молился, он рассуждал вслух, перебирая возможные мотивы Троорла, как если бы тот был подозреваемым. — Или наоборот? Может, Ты послал мне её, чтобы возбудить во мне ненависть к барону… чтобы я начал копать под него… чтобы изобличил в каком-то преступлении… Может, он арродист? И Арродес шёл искать у него укрытия? Это объясняет, почему барон так боится отдавать нам расследование, но тогда почему он донёс нам о находке трупов, почему не попытался всё скрыть? Впрочем, нет, это понятно. Жена, шурин, слуги свидетели… жене и слугам он мог заткнуть рот, но не шурину, не графу Тлениксу…

Гренцлин с новой надеждой поднял взгляд к суровому лику Творца.

— Да, Господи, я могу пойти в этом направлении… Я могу погубить его, могу раскрыть большой арродистский заговор… Дело дойдёт до короля… получу награду… аренду или пенсион, а если похлопотать, то и дворянство… и, пожалуй, стану неплохой партией для Севенны… ведь её репутация уже сейчас ниже некуда, а когда она окажется вдовой изменника, то совсем упадёт в грязь… а я хоть и выскочка, и «чёрный фазан», зато с хорошими карьерными видами… Нет! О Господи, нет!

Он яростно ударил ребром ладони по аналою, но боль была недостаточной, он впился зубами в палец так, что потемнело в глазах, и сжимал челюсти, пока не почувствовал соленый вкус крови.

— Изыди от меня, искуситель! Сгинь, Клапос! Господи, прости мне эти греховные помыслы, прости, прости… Никогда. Просто не позволяй мне больше видеть её. Молю тебя, Господи, не искушай. Не показывай мне её. Я закончу дело, уеду, и наваждение постепенно пройдёт само, я знаю, ведь так уже бывало…

Дверь за его спиной скрипнула на всю капеллу. Гренцлин вздрогнул и оглянулся.

Вошла Севенна.

Встретив его взгляд, баронесса помахала — мол, продолжайте, я не буду мешать — и присела на одну из задних скамей.

«Может, она тоже пришла помолиться?» Гренцлин поднялся на ноги, едва ощущая собственное тело, ничего не видя, кроме маленькой фигурки женщины на дальней скамье. «Не будь дураком. Она пришла поговорить с тобой. С глазу на глаз». Он торопливо обтер носовым платком окровавленный палец. «Надеюсь, ничего не заметила». На еле гнущихся ногах двинулся к выходу. Остановился перед ней.

— Не смею… — Гренцлин сделал усилие и повысил голос: — Не смею мешать вашей милости. Я пойду к себе, с вашего позволения.

— Погодите. — Взгляд её голубых глаз был чист и невозмутим. — Сядьте, господин Гренцлин. — Севенна указала на скамью через проход от неё. — Я хочу с вами поговорить. Вы не против? Я знаю, что это неправильно — беседовать наедине с посторонним мужчиной. Но я знаю ещё кое-что. Можно делать неправильные вещи, если никто об этом не узнает. Меня этому не учили, я сама поняла. Никто не узнает, что я была здесь, если вы никому не расскажете. Могу я попросить вас никому не рассказывать, господин Гренцлин? Садитесь же.