Юрий Фанкин - Ястребиный князь

– И что? Взял? – заволновался Полудин.

– Не дают. Боятся – пропью! – усмехнувшись, с обескураживающей откровенностью признался Комендант. – И Ванюшке не дают. Мал еще…

– Ну зачем белый ястреб твоему Ванюшке! – с чувством воскликнул Полудин. Понимал, что не то говорит, и все же, понуждая себя, продолжал говорить: – Летал бы себе да летал. Такой красавец! Ворон, что ли, мальцу для пустой стрельбы не хватает?

– Об этом Ванюшку спроси!—отмахнулся Комендант.

– Ванюшка Ванюшкой, а вот ты сам рассуди: убьет он этого ястреба… – Полудин, избегая произнести «князь», маскировал редкостную птицу другими словами. – Положим, убьет он этого… белого ястреба, а дальше что?

– Что дальше? – спросил себя Комендант, старательно устанавливая чурбачок.– Чучело можно сделать!

– Чучело? – удивился Полудин и, пожав плечами, спросил: – И где у вас тут найдутся мастера чучела мастерить?

– Найдутся! – убежденно сказал Комендант. – Хоть бы я смастерю. Экая невидаль! Мне бы только ваты побольше да ниток суровых.

– А ну-ка давай колун! – рассердился Полудин и тут же, понимая, что может выглядеть нелепо, постарался перевести раздражение в шутку: – Не отнимай у меня работу, а то Петрович не поднесет.

– Поднесет! Куда он, на хрен, денется… – засмеялся Комендант, расставаясь с колуном. Быстренько, приседая, заложил грудь березовыми дровами, подпер верхнее полено небритым подбородком и потопал в избу.

Затрещало в печи. Лисий хвост пламени выметнулся из черного зева и, пропылив искрой, спрятался в печной норе. Не дожидаясь, когда подойдет мятуха со свининой, Петрович, погремев в шкафу, достал шведский филейный нож с лазерной заточкой и сосредоточенно, любуясь лезвием – даже многозначительно показал Славке, мол, погляди, какой у меня нож! – начал резать холодные закуски. Комендант покружил коршуном возле обеденного стола, очистил пару луковиц, насыпал соли в чашку и, высунувшись в дверь, позвал Полудина.

Полковник профессионально, почти не глядя, наполнил рюмки и, мечтательно вздохнув, поцеловал водочную этикетку с изображением молодой графини Уваровой. Славка весело гоготнул.

– За что пьем? – строго спросил Полковник, поглядывая куда-то вверх, на потолок. Казалось, в его душе вызревает какой-то необыкновенный тост.

И вдруг прозвучало неожиданно:

– За моего соседа! Славку!

Комендант дернулся, словно подстреленный:

– Я-то при чем?

Полковник уставился на свою замершую в воздухе рюмку:

– Понимаю, скромность украшает человека. Однако будем рассуждать трезво. Пока что трезво. Кто дважды за зиму сбрасывал снег с моей крыши? Кто поправил забор? Заделал дырку в сарае? Славик, не трепыхайся! Семь месяцев пограничной службы! Ежегодно! Начиная с осени… Так, сосед? Пьем за тебя!

Комендант, улыбаясь, широко открыл рот и вылил туда водку, словно в воронку. Посопел, поморщился, сунул луковицу в соль, отломил черного пахучего хлебца.

Полыхнуло по жилам. Какая-то теплая волна в полном согласии с душевным состоянием подхватила Полудина и медленно понесла вдоль узнаваемых берегов. Надеясь на свои силы, он не сопротивлялся вольному течению, только спрашивал с замиранием сердца: куда же я? И, поддерживая начавшийся разговор об охоте и охотниках, мысленно с радостным волнением всматривался в повороты лесной реки…

Заговорили о Ерофеиче, потом перешли на его племянника Лёшку, и Полудин, не удержавшись, спросил:

– Кажется, у Ерофеича и внучка есть?

Комендант безразлично кивнул, а Полковник, глядя задумчиво, в себя, улыбнулся, и Полудин догадался, что Петрович сейчас во всех внешних подробностях представляет Варвару, и даже нахмурился, ревнуя к образу, к которому прикасались, как ему казалось, бесцеремонно.

– Есть такая… – медленно, продолжая видеть Варвару, сказал Полковник. – Разведёнка! – Подумал еще и, скривив губы, добавил: – Обожглась на молоке, теперь на воду дует. Характерец! Вся в деда…

«Хороша Маша, да не наша!» – догадался Полудин и, повеселев, попросил:

– Давай, Петрович, «Отраду»!

Полковник уже примерялся к какой-то песне, шевелил двоящиеся в своем движении гитарные струны.

– «Отраду»! – качнувшись на стуле, поддержал Комендант. – Ну? «Ж-живет моя отра-ада…»

– Как скажете! – усмехнулся Полковник. – Хоть «Отраду», хоть отраву.

Спели «Отраду». Комендант зажмурил глаза в нескрываемой сладкой муке, восхищенно грохнул кулаком по столу:

– Й-эх!

Постучав, вошла Фиса, жена Коменданта, в замызганной телогрейке, простоволосая, держа в руке трехлитровую банку с молоком.

– Гуляете? – невесело спросила Фиса.

– Не говори под руку! – вскричал Комендант и торопливо, облив пальцы, проглотил очередную «соточку».

– Утрешнего принесла! – Фиса поставила банку на лавку, провела рукой по влажным, словно обданным росой волосам.

Полковник, настроенный на большое компанейское гулянье, пригласил Фису к столу, та, поглядывая на разлюли-малину муженька, поначалу отнекивалась, но потом, сдавшись, сняла стеганую телогрейку со следами навоза, стала худенькой, подобранной, как девчонка, и, смущенно взглянув на свои нечистые боты, присела с краешка стола, поближе к двери. Получилось так, что она оказалась рядом с Полковником, который сразу же захорохорился; присутствие любой женщины словно добавляло радужных перьев в петушиный хвост Петровича. После двух рюмок, выпитых с мучительной тягучестью, Фиса разрумянилась и стала выглядеть еще моложе. Комендант, приглядевшись к жене, смягчил свой непримиримо-жесткий взгляд.

– Послушай, Фиса! – задумчиво сказал Полудин. – Ты когда-нибудь слышала эту песню? «На серебряной реке…»

– «На златом песочке…» – легко продолжила Фиса. – Как не помнить! Еще покойная бабушка певала. Ей барин даже сарафан и полушалок за песни подарил.

– Напой! – проникновенно попросил Полудин. – Я как-то слышал песню, да вот мелодию забыл.

Женщина, словно дожидаясь разрешения, взглянула на мужа. Комендант, бессильно раскинув крылья, уткнулся взлохмаченной головой в ребровину стола.

Фиса помолчала, собираясь. Попыталась улыбнуться, однако улыбка получилась вымученной – казалось, ее впереди дожидается подневольная работа.

Полудину стало неловко за свою просьбу.

Фиса потупила глаза и негромко запела…

Перед глазами Полудина стояла синеглазая Варвара.

Фиса пела недолго. Песня грустно оборвалась.

– Что-то не поется.

Комендант оторвал от стола неприкаянную голову, удивленно разлепил глаза:

– Фиска, ты, что ли, пела? А я думал – радиво. – И, раздражаясь, забормотал: – Князь! Из грязи в князи. Н-ненавижу!

– Ну вот! – с печальной обреченностью сказала Фиса. – Как напьется, так и полезло: «ненавижу!», «зарежу!». И кого он резать собирается, одному Господу известно.