Андрей Бинев - Тихий солдат

– Понял, как с ними надо? А то на шею сядут. Мы за кого с тобой…и с твоим Куприяном кровь проливали? За него! Вот пускай теперь отрабатывает.

– Так он не возражал… Говорил, только попозже…

– Попозже? Ха! Попозже! Видал? А если за это время помрет твой Куприян? Сам же говоришь…, инвалид, три телеграммы за полгода! Нас, брат, теперь беречь надо!

Поздней ночью с Курского же вокзала Павел уехал поездом в Липецк. Ехал двенадцать с половиной часов, на пассажирском. Поезд прополз мимо дома, в котором он жил, правда, в кромешной тьме не увидел его. Потом была Тула, узловая и пассажирская, потом Ефремов, Елец и, наконец, Липецк. А между этими вокзалами десяток других, неприметных, безымянных, глухих стоянок, отмеченных паровозным дымом, паром, резкими толчками вагонов и звонкими сцепками между ними, чьими-то криками, свистками, бормотанием и прочими околодорожными звуками. Павел не спал ни минуты. Он лежал на боковой полке, вслушиваясь в дружный вагонный храп, морщась от несвежих запахов, исходивших от утомленных пассажиров, и бесконечно вспоминал тот последний день, когда безымянный человек с родинкой на виске привел их отряд на смерть, по-существу, на расстрел. Он видел глаза Куприяна, лежавшего на полу, в крови, слышал его шепот, его последний страшный приказ. Как он выжил? Кто помог ему? Ведь те в плен не брали. У них, у самих, жизнь была хуже собачьей. И немцы – враги уже, и наши не пощадят. Какие там пленные! Ноги бы унести! Одно слово – бендеровцы!

Поезд пришел в Липецк в два часа дня. Павел в это время уже крепко спал. Его растолкала полная проводница и крикнула:

– Чего дрыхнешь, молодец! Все проспишь! Небось, к невесте навострился? Липецкие-то хороши! Сама с Липецка. Давай, давай! Мы через двадцать минут дальше пойдем. Нам, жених, на Кавказ. Пойдешь с нами на Кавказ? Мы тебе там невесту подберем…, с усами!

Вагон, довольный шуткой, развязно захохотал. Только какой-то пожилой кавказец у окошка что-то глухо проворчал про «глупых дур» и их вонючие вагоны.

Павел, краснея, выкатился на станцию и, разглаживая потной ладонью волосы, другой придерживая фибровый чемоданчик, поспешил к выходу из вокзала, на площадь. В чемоданчике постукивала полулитровая бутылка водки, которую он думал распить с Куприяновым на двоих, еще там была смена белья, бритва, кусок мыла и полотенце, старое, с бахромой ниток на концах.

Он долго не мог выяснить, как добраться до адреса Куприянова. Люди на привокзальной площади путались, указывая то одно, то другое направление. Павел по одному из таких указаний сел в душный автобус и тот завез его на окраину. Оказалось, что тут никто такой улицы не знает и что Павлу показали неверное направление. Он с великим трудом вернулся обратно на привокзальную площадь и растерянно остановился около часовой мастерской в полуподвальном помещении. К нему подошел перетянутый портупеей милиционер, и, козырнув, строго спросил:

– Я вас, гражданин, уже во второй раз наблюдаю. Вы кто будете? Документики имеются?

Павел протянул ему паспорт, тут же очень отдаленно вспомнив, как его также строго остановил в Москве, у вокзала, осенью тридцать шестого года, молодой, неловкий милиционер и показал ему, как добраться до академии, в которой учился покойный Герман Федорович. С него тогда, с деревенского милиционера, хотя и в Москве, по существу и началась для Павла вся эта его долгая история.

– Друга ищу. Воевали вместе, – ответил, подавив невольную улыбку, Павел.

Милиционер еще раз с подозрением осмотрел Павла с головы до ног, пристально взглянул на его фибровый чемоданчик, потом медленно развернул паспорт и, шевеля полными губами, прочитал его от первой до последней буквы. Потом он внимательно, щурясь и тяжело вздыхая, стал сравнивать изображение на крошечной, пожелтевшей фотографии со смущенным живым оригиналом.

– Не похож, – покачал головой милиционер.

– Какой есть…, – вдруг рассердился Тарасов.

– Вы, товарищ Тарасов, какие-нибудь еще документики имеете? – это уже было сказано таким решительным тоном, что не оставляло сомнений – милиционер уже принял далеко не самое приятное для Павла решение.

Похоже, он намеривался препроводить его не в адрес Куприянова, а в отдел милиции. Перед ним стоял растерянный приезжий; на фотографии в паспорте был слишком молодой человек с испуганным, глуповатым, добрым лицом, а этот как будто совсем другой: много старше, с густеющей сединой, с тяжелым взглядом, усталый и серьезный. Разве так люди меняются?

– Не имею я никаких других документов, – вздохнув, ответил Павел, – Я тут по личному делу… Воевали мы вместе с младшим лейтенантом Куприяновым. Так он, я думал, погиб…, а вот, выходит, жив…, да найти я его никак не могу!

– А в каких войсках воевали? – милиционер как будто оживился.

– В разведке. С ним мы на Первом Украинском были…

– У Ватутина? – глаза милиционера сверкнули какой-то неожиданной догадкой.

– Так точно, у генерала армии Ватутина.

– Так ведь Николай Федорович погиб!

– Погиб. Под Ровно, – вздохнул Павел, – В этом-то и все дело…

– Что значит, в этом дело? – милиционер опять нахмурился и даже подтянул ремень и поправил портупею.

– Долго объяснять… Я же говорю, в разведке мы с Куприяновым служили. А теперь я вот его найти не могу. Вроде есть адрес, а где, чего…?

Милиционер несколько торжественно вернул паспорт и, пригнувшись, шепнул:

– Я сам на том фронте был. Мальчишкой еще. Сбежал из дома и прибился к артиллеристам. В каком звании-то?

– В скромном. Старший сержант я, в запасе, конечно.

– А я и вовсе рядовой. Ранили меня там, вернули в тыл, а мать, когда окреп, так отцовским ремешком по причинному месту огладила, что я то ранение мигом забыл! – он весело, задорно рассмеялся.

Павел усмехнулся и покачал головой.

– Зато живой, – вздохнул милиционер, как показалось Павлу, с облегчением, – Мать больше не пустила. Да и война к концу тогда пошла. В школу опять же направили…, зато я там главным героем был! Со мной даже взрослая шпана за руку здоровалась, как с равным… Кепочки свои снимут, покланяются, поручкаются… А как же! Орел-артиллерист, с медалью, раненый…

Он вдруг панибратски хлопнул Павла по плечу и уже с доверием, словно совсем уж своему, сообщил:

– Нет этой улицы уже, земеля. Была и нету. Люди оттудова месяц назад в другое место переехали. То была и не улица даже, а целая деревня… Ее в письмах как одну улочку указывали, а так деревня и деревня, маленькая, правда, но справная. Ничего себе жили, конечно, самостоятельно…, но, как говорится, и честь знай! Пойдем, брат, я тебя провожу…в новый район. Там и найдешь своего дружбана. Коли жив, значит, там. Тут идти-то пять сотен шагов! Вон за железкой сады видишь? Так за ними и есть новые дома. Они еще не совсем, так сказать, достроены…, грязищи там на всю кирзу, как говорится. Зато с удобствами! А как же! И канализация, и вода из кранов, и электричество даже ночью имеется. Все есть! То ли еще будет! Дай срок!