Эдуард Тополь - Коктейль «Две семерки»

Но даже в панике убегая от немыслимой Ларисиной красоты, я понял, что должен учиться во ВГИКе, только во ВГИКе!

Однако во ВГИКе у Азербайджана не было зарезервированных мест, и бдительная кафедра истории КПСС меня, конечно, тут же срезала на экзамене. Я пошел в деканат сценарного факультета забирать свои документы, а там сказали: «Зачем вам? Во всех институтах прием уже закончился, вы их никуда не сможете подать. Пусть они останутся у нас, а вы приезжайте на будущий год». Я пожал плечами и вернулся в Баку, в газету «Бакинский рабочий». К весне 1960 года у меня уже был там свой кабинет, я вел сатирическую субботнюю страницу «Пером Моллы Насреддина» и раз в неделю газета печатала мои «подвалы» – очерки или фельетоны. Впереди была должность заведующего отделом, но занять ее без диплома о высшем образовании мне, беспартийному, было невозможно, и я написал во ВГИК, чтобы мне почтой вернули аттестат зрелости, он мне нужен для восстановления на заочном отделении АГУ. Однако через пару недель вместо аттестата пришло написанное от руки трехстраничное письмо от профессора Киры Константиновны Парамоновой, декана сценарного факультета ВГИКа. Мне, провалившемуся на экзаменах абитуриенту, Парамонова писала, что меня помнят по вступительным работам и обязательно ждут летом на экзамены.

Я воспрял духом и, как сказали бы Ильф и Петров, «Остапа понесло». В результате моих газетных фельетонов были сняты два местных министра, за что главный редактор «Бак. рабочего» Николай Николаевич Гладилин получил партийный выговор. Но мне сказал: «Не обращай внимания! Работай!» Иными словами, я ходил у него в любимчиках наравне с Григорием Огановым, Александром Кикнадзе и Неллей Исмаиловой, которых вскоре забрали от нас в Москву, в «Комсомольскую правду», «Советский спорт» и «Известия». Поэтому когда следующим летом я пришел к Н.Н. и сказал, что мне нужен отпуск для сдачи экзаменов во ВГИК, он ответил:

– Отпуск я тебе дам, но учиться ты там не будешь.

– Почему?

– А какая там у студентов стипендия?

– Двадцать два рубля в месяц.

– Вот! А ты сейчас зарабатываешь двести и даже двести пятьдесят! Так что езжай, все равно вернешься…

Я уехал, был, несмотря на огромный конкурс, единственным с «пятым пунктом», принятым на сценарный факультет ВГИК, но… Это было уже неважно. А важно было то, что к этому времени Лариса Лужина вышла замуж за красавца Лешу Чардынина с операторского факультета…

Итак – стоп! Прежде чем идти дальше по фабуле своей жизни, я должен сделать одно признание: я всегда столбенею перед незаурядной женской красотой. У меня отнимается речь, я теряю голос, разум и пульс. Впервые, как сказано выше, я испытал это при встрече с Ларисой Лужиной, а вторым таким потрясением была восемнадцатилетняя Валя Шендрикова, сказочная русская дива и студентка Вахтанговского училища еще в ту пору, когда Козинцев и не думал снимать «Короля Лира». Но в период между двумя этими встречами я уже окончил ВГИК, пообтерся в Москве и обнаглел до такой степени, что стал назначать Вале свидания. Однако ничего путного и земного из этого выйти не могло – сказочная Валина красота держала меня в столбняке даже тогда, когда я, превозмогая немоту обожания, пытался что-то говорить ей, шутить. Нет, даже когда Валя приходила ко мне на свидания, ничего, кроме облака оторопи, не было в моих штанах. Но зато я первый привел ее в кино! Это было в 1967 году, когда на «Мосфильме» запустили в производство мой первый фильм «Эта длинная зима». В моем сценарии были две женские роли, на одну из них режиссер тут же пригласил Валю Малявину, знаменитую в то время по фильму «Иваново детство», а на вторую – на роль юной поварихи в геологической партии – я привел к нему еще никому не известную Валю Шендрикову. Но режиссер сделал кислое лицо:

– Эдуард, ну кого вы мне привели?!

Я смолчал, но затаил в душе некоторое упрямство, поехал во вгиковскую общагу и назавтра привел к нему Валю Теличкину – она в то время заканчивала сниматься в «Журналисте» у Герасимова, никто не видел ее на экране, но мы с ней дружили еще с третьего курса, и я знал, печенью чувствовал ее актерский дар.

Однако режиссер забраковал и Теличкину – все с тем же кисло-насмешливым выражением лица.

От обиды я закусил удила и через день притащил на «Мосфильм» совершенно бесспорную жемчужину – да что там жемчужину! просто божий дар в застиранной юбке! – восемнадцатилетнюю Нину Русланову.

Черт знает, каким шестым чувством я угадывал в этих золушках будущих звезд и королев экрана, но это было, обе Вали и Нина не дадут мне соврать!

Однако когда мой режиссер забраковал и Русланову, сказав: «Эдуард, я вас прошу: перестаньте водить сюда ваших девиц!», – мне пришлось отступить. И только потом, когда Козинцев взял Шендрикову на роль Корделии, Теличкина стала звездой «Журналиста», а Русланова начала сниматься у Киры Муратовой, – я не забывал первым сообщать ему об этом. Однако урок я усвоил: никогда и ни при каких обстоятельствах не рекомендовать режиссерам никаких актрис! Потому что есть что-то сугубо мужское, самостное в том, кого отбирает режиссер на женские роли, – даже тогда, когда он и не помышляет ни о чем земном, а думает только об искусстве…

Я усвоил урок и три года и три картины не нарушал этот закон.

Но когда в толпе абитуриенток, толпившихся перед входом во ВГИК, я увидел еще никому не известную Ларису Удовиченко, ноги у меня снова обмякли, и что-то екнуло под селезенкой с такой оглушительной силой, что я просто забыл все свои зароки. Я взял Ларису за руку, отвез на Ленинградский вокзал, посадил в «Красную стрелу» и привез на «Ленфильм», в свою киногруппу «Любовь с первого взгляда» к режиссеру Резо Эсадзе.

– Вот, – сказал я ему, показывая на Ларису и гордясь своей находкой. – Это будущая русская Катрин Денев! Она должна играть нашу Соню!

Резо посмотрел на Ларису, потом на меня, и – отведя меня в сторонку – сказал:

– Эдуард, я же тебя просил: никогда не приезжай на съемки нашего фильма. В киногруппе гений должен быть один.

Мама лежала со мной в роддоме, а папа от нечего делать читал «Графа Монте-Кристо». Время было довоенное, теплое – октябрь, Баку, солнечная каспийская осень. Но в роддом мужчин тогда не пускали, и будущие отцы целыми днями слонялись на улице Басина под окнами больничных палат в ожидании, когда им через форточку крикнут, кто у них родился – мальчик или девочка. Когда отцу крикнули: «Мальчик!», он побежал в ЗАГС и быстро, не обсудив с мамой, записал меня Эдмоном – в честь графа Монте-Кристо. Даже сейчас мой компьютер подчеркнул этого «Эдмона» красной чертой, поскольку его в русском словаре имен нет.