Роберт Пирсиг - Дзэн и искусство ухода за мотоциклом [litres]

Выходя, я безотчетно открываю другую дверь. И на стене вижу такое, от чего по загривку бегут мурашки.

Это картина. Я ее не помнил, но теперь знаю, что он ее купил и повесил сюда. И вдруг знаю, что это вообще-то не картина, а репродукция — он выписал ее из Нью-Йорка, и ДеВиз еще нахмурился: репродукции лишь воспроизводят искусство, а сами не оно. Этой разницы он в то время не понимал. Но репродукция «Церкви миноритов» Фейнингера [18] Лионель Фейнингер (1871–1956) — немецко-американский художник, график и карикатурист. Минориты — монахи ветви францисканского ордена, исповедовавшей крайний аскетизм. Церковь, которую в 1926 г. писал Фейнингер, Minoritenkirche в Вене, основана миноритами в 1224 г., перестроена в XIV в. францисканцами. В 1784–1789 гг. переделана под барокко, а в XIX в. возвращена к готическому виду. нравилась ему тем, что не имела отношения к искусству: сюжет — некий готический собор, воссозданный полуабстрактными линиями, плоскостями, цветами и тенями, — словно отражал его мысленный образ Храма Разума. Потому-то он ее и повесил здесь. Вот все и возвращается. Здесь был его кабинет. Находка. Вот какую комнату я ищу!

Вхожу — и на меня обрушивается лавина памяти, высвобожденная толчком репродукции. На нее падает свет жалкого узенького оконца в примыкающей стене, откуда Федр смотрел на долину, на хребет Мэдисон за ней, наблюдал, как наступают грозы, и сейчас, глядя на долину вот в это окно, вот… все началось, началось безумие, вот прямо здесь! То самое место!

А эта дверь ведет в кабинет Сары. Сара! Обрушивается! Она пробегала из двери в дверь, из коридора к себе со своей лейкой и на бегу сказала: «Я надеюсь, вы учите своих студентов Качеству». И это все жеманным, певучим голоском дамы, которой год до пенсии, и она сейчас будет цветочки поливать. Тогда-то все и началось. То было зерно кристалла.

Зерно кристалла. Возвращается мощный фрагмент воспоминания. Лаборатория. Органическая химия. Он работал с чрезвычайно перенасыщенным раствором, и случилось нечто похожее.

Перенасыщенный раствор — это когда точка насыщения, при котором вещество больше не растворяется, уже позади. Бывает, если точка насыщения растет при нагревании раствора. Когда растворяешь вещество при высокой температуре, а потом остужаешь раствор, вещество иногда не кристаллизуется, потому что молекулы не умеют. Им нужно за что-нибудь зацепиться — зерно кристалла, пылинка, можно даже резко царапнуть или постучать по стеклу сосуда.

Федр пошел к крану остудить раствор, но так и не дошел. Прямо у него на глазах в растворе возникла звездочка кристаллического вещества — и тут же вдруг игольчато выросла, заполнив собой весь сосуд. Он видел , как она растет. Была прозрачная жидкость — стала массой настолько твердой, что переверни сосуд, и из него ничего не выльется.

Он услышал одну фразу: «Я надеюсь, вы учите своих студентов Качеству», — и всего за несколько месяцев, с такой скоростью, что этот рост был зрим , появилась огромная, запутанная, высокоструктурированная масса мысли, точно по волшебству.

Я не знаю, что он ответил, когда она это сказала. Может, и ничего. Она сновала туда-сюда за его креслом много раз на дню по пути к себе в кабинет, иногда останавливалась, словом-другим извинялась за беспокойство, иногда сообщала какую-нибудь новость, и он к Саре привык — часть кабинетной жизни. Помню, она зашла еще раз и спросила:

— А вы действительно преподаете Качество в этой четверти? — и он кивнул и, на секунду выглянув из-за спинки кресла, ответил:

— Безусловно!

Она потрусила дальше. Федр писал тогда тезисы лекции и пребывал в полнейшем унынии.

В уныние приводило то, что перед ним лежал один из самых рациональных учебников по риторике, что только есть, и все же в нем что-то казалось не так. Более того, Федр всегда мог поговорить с его авторами — они работали на том же отделении. Он спрашивал, слушал, беседовал, соглашался с их ответами — рационально, — однако ответы эти как-то его не удовлетворяли.

Учебник начинался с посылки, что, если риторику вообще преподавать в университете, ей следует учить как ответвлению разума, а не мистическому искусству. Стало быть, подчеркивалось: для понимания риторики необходимо овладеть рациональными основами коммуникации. Вводилась элементарная логика, привносилась теория элементарных стимулов-реакций, а отсюда выстраивалась прогрессия к пониманию того, как написать сочинение.

В первый год преподавания Федра эта схема удовлетворяла. Он чувствовал, что в ней что-то не так, однако неправильность эта не лежала в области применения разума к риторике. Неправильность жила в старом призраке его грез — в самой рациональности. Та же неправильность, признавал он, тревожила его много лет, и решений у него не было. Он только чувствовал, что ни один писатель никогда не учился писать согласно этому приквадратненному, по-порядку-номеров-рассчитайскому, объективному, методичному подходу. Однако рациональность предлагала только это — тут уж ничего не поделаешь, не впав в иррациональность. С полным правом в Храме Разума Федр может только одно: быть рациональным; и тему пришлось пока оставить.

Сара протрусила мимо несколько дней спустя, притормозила и высказалась:

— Я так рада , что вы даете Качество в этой четверти. Нынче мало кто это делает.

— Ну, вот я и делаю, — ответил он. — И жирно это подчеркиваю.

— Хорошо! — сказала она и потрусила дальше.

Федр вернулся к заметкам, однако совсем немного погодя ход его мысли прервался воспоминанием о ее странном замечании. О чем она вообще толковала? Качество? Ну разумеется, он учит Качеству. А кто нет? Он писал тезисы дальше.

Еще в уныние его повергала предписывающая риторика; считалось, что с ней покончено, а она никуда не делась. Барахло в духе «шлепать по пальцам, если у тебя глаголы рассогласованы по видам и временам». Правильное правописание, правильная пунктуация, правильная грамматика. Сотни мелочных правил для мелочных людишек. Все равно никто не помнит эту дребедень, когда пытается что-нибудь написать. Сплошь застольные манеры, рожденные не добротой, порядочностью или гуманностью, а лишь эгоистическим стремлением выглядеть не хуже леди и джентльменов. Леди и джентльмены прилично ведут себя за столом, говорят и пишут грамматично. Это и определяет принадлежность к высшим классам.

В Монтане, тем не менее, не действовало. В Монтане так определялась лишь принадлежность к чванливым ослам с Восточного побережья. На отделении существовал некий минимум требований предписывающей риторики, но Федр, как и другие преподаватели, тщательнейше старался не защищать предписывающую риторику перед студентами и объяснял ее «школьными требованиями».