Роберт Пирсиг - Дзэн и искусство ухода за мотоциклом [litres]

Очевидно, я заснул. Солнце жарит. По моим часам — без пары минут полдень. Я выглядываю из-за камня, на который опираюсь, и вижу, что Крис крепко спит на другой стороне. Высоко над ним лес обрывается, там лишь голые серые скалы, потом пятна снега. Можно взобраться по тыльной стороне этого хребта прямо туда, но чем ближе к вершине, тем опаснее. Некоторое время я смотрю на вершину. Что там я сказал Крису ночью? — «Увидимся на вершине горы»… нет… « Встретимся на вершине горы».

Как можно с ним встретиться на вершине, если я уже и так с ним? Очень странно все это. Он сказал, что я ему как-то ночью говорил кое-что еще: здесь одиноко. Но не в это я, на самом деле, верю. Я вовсе не считаю, что здесь одиноко.

Где-то падает камень, и я смотрю на склон. Ничего не движется. Совершенно тихо.

Все в порядке. Оползни тут постоянно.

Хотя оползни эти не всегда маленькие. С таких подвижек начинаются лавины. Если ты над ними или рядом, за ними интересно наблюдать. Но если они над тобой, помощи не жди. Остается только смотреть, как налетает.

Во сне люди произносят странные вещи, но с чего мне говорить, что мы с ним встретимся? И с чего бы ему думать, что я не сплю? Нет, здесь что-то не то, чувствуется очень скверное качество, только я не знаю, из-за чего. Сначала чувствуется, потом уже вычисляешь.

Вот Крис зашевелился, озирается.

— Где мы? — спрашивает он.

— На вершине хребта.

— А, — говорит он. Улыбается.

Я распаковываю обед: швейцарский сыр, пепперони и крекеры. Тщательно разрезаю сыр, за ним колбасу на аккуратные ломтики. В тишине все делаешь правильно.

— Давай построим здесь хижину, — говорит он.

— Ох-х-х-х, — стону я. — И карабкаться к ней каждый день?

— Конечно, — издевается он. — Разве трудно?

Вчера в его памяти — это давно. Я передаю ему сыр и крекеры.

— О чем ты все время думаешь? — спрашивает он.

— О тысячах вещей, — отвечаю я.

— Каких?

— Боюсь, большинства ты просто не поймешь.

— Типа?

— Типа, почему я тебе сказал, что мы встретимся на вершине.

— А, — говорит он и опускает голову.

— Ты сказал, голос у меня был, как у пьяного? — переспрашиваю я.

— Нет, не как у пьяного, — отвечает он, не поднимая головы. Так старается не смотреть на меня, что волей-неволей усомнишься, не врет ли.

— Тогда какой?

Не отвечает.

— Какой, Крис?

— Просто другой.

— Какой?

— Ну, я не знаю! — Он искоса глядит на меня, в глазах мелькает страх. — Каким ты обычно давно говорил, — добавляет он и снова смотрит вниз.

— Когда?

— Когда мы жили здесь.

Я держу под контролем лицо, чтобы он не заметил перемены в выражении, затем осторожно поднимаюсь, отхожу и методично переворачиваю носки на камне. Давно высохли. Я иду с ними назад, а Крис по-прежнему смотрит на меня. Как ни в чем не бывало произношу:

— Я и не знал, что говорил иначе.

Он на это не отвечает.

Я натягиваю носки, обуваюсь.

— Я хочу пить, — говорит Крис.

— Нам не так уж далеко спускаться к воде, — говорю я, вставая. Смотрю на снег, потом спрашиваю: — Готов?

Он кивает, и мы надеваем рюкзаки.

Идя по гребню к началу оврага, слышим стук еще раз — теперь камень падает громче. Я оглядываюсь: где это? По-прежнему ничего.

— Что это было? — спрашивает Крис.

— Подвижка камней.

Оба секунду стоим тихо, вслушиваемся. Крис спрашивает:

— Наверху кто-то есть?

— Нет, я думаю, это снег тает и высвобождает камни. Если в начале лета жара, таких подвижек слышно много. Иногда больших. Так снашиваются горы.

— Я не знал, что горы стираются.

— Не стираются — снашиваются . Округляются, становятся покатыми. Эти горы еще не сношены.

Теперь все склоны вокруг покрыты черноватой зеленью леса. Издали похоже на бархат. Только вершины лысые.

Я говорю:

— Вот смотришь на эти горы, и они кажутся такими постоянными и мирными, но они меняются все время, и эти перемены — мирные далеко не всегда. Внизу, вот сейчас у нас под ногами — силы, которые могут разорвать эту гору в клочья.

— А они так делают когда-нибудь?

— Что?

— Разрывают гору в клочья?

— Да, — отвечаю я. Потом вспоминаю: — Недалеко отсюда под миллионами тонн скал мертвыми лежат девятнадцать человек. Все удивились, что лишь девятнадцать.

— А что случилось?

— Простые туристы откуда-то с востока; остановились на ночевку в лагере. Ночью вырвались на волю подземные силы, спасатели наутро увидели, что произошло, и лишь покачали головами. Даже не пытались раскапывать. Вгрызешься в сотни футов скалы, найдешь тела — и тут же их придется закапывать снова. Вот их там и оставили. До сих пор лежат.

— А откуда узнали, что девятнадцать?

— Соседи и родственники сообщили, что они пропали.

Крис смотрит на вершину впереди:

— Это без предупреждения?

— Не знаю.

— Ну было же какое-то наверняка.

— Может, и было.

Мы идем туда, где хребет загибается внутрь, к началу оврага. Наверное, там-то мы воду и найдем. Потихоньку принимаю вниз.

Сверху еще немного постукивают камни. Мне вдруг страшно.

— Крис, — говорю я.

— Что?

— Знаешь, что я думаю?

— Нет. Что?

— Я думаю, мы будем большими умниками, если пока бросим эту верхушку к черту и попробуем взойти на нее как-нибудь в другой раз.

Он молчит. Потом произносит:

— Почему?

— У меня нехорошие чувства.

Он долго ничего не говорит. Наконец спрашивает:

— Например?

— Ох, я просто думаю, что там запросто можно попасть в бурю или оползень — или еще что-нибудь, будут большие неприятности.

Снова молчание. Я поднимаю голову — у него на лице неописуемое разочарование. По-моему, он знает, что я не договариваю.

— Ты об этом подумай пока, — говорю я. — А доберемся до воды и пообедаем — решим.

Продолжаем спуск.

— Ладно? — спрашиваю я.

Наконец уклончиво соглашается:

— Ладно…

Спускаться легко, но дальше склон будет отвеснее. Здесь все еще открыто и солнечно, а скоро опять зайдем под деревья.

Я не знаю, что и думать о наших зловещих разговорах по ночам — кроме того, что это нехорошо. Для нас обоих. Видимо, сказывается напряжение: мотоцикл, походы, шатокуа, прежние места, — а по ночам вылезает. Хочется убраться отсюда, и как можно скорее.

Наверное, и для Криса все не как раньше. Я теперь пугливый и не стыжусь в этом признаться. А он никогда ничего не боялся. Никогда. Вот в чем разница между нами. Вот почему я жив, а он нет. Если он где-то наверху, некая духовная сущность, призрак, допельгангер, ждет нас, бог знает как… ну, долго ему придется ждать. Очень долго.

Эти проклятые высоты со временем жуть нагоняют.

Я хочу вниз, далеко вниз; совсем, далеко, вниз.

К океану. Да, правильно. Где медленно накатывают волны, где всегда шум и никуда не упадешь. Ты уже там.