Андре Асиман - Назови меня своим именем

К концу июля ситуация достигла критической точки. Не вызывало сомнений, что после Кьяры была еще череда cotte [9] Влюбленности, увлечения. (ит.) , увлечений, коротких интрижек, связей на одну ночь, загулов, не важно. Для меня все сводилось только к одному: его член побывал везде в Б. Все девчонки трогали его член. Кто знает, в скольких вагинах он был, в скольких ртах. Картинка забавляла меня. Мне не составляло труда представить, как его обхватывает ногами лежащая под ним девчонка, его широкие, загорелые, лоснящиеся плечи двигаются вверх-вниз, как я воображал в тот день, когда точно так же обхватил ногами его подушку.

Разглядывая его плечи, пока он просматривал свою рукопись в раю , я не мог не думать, где они побывали прошлой ночью. Как легко и свободно двигались его лопатки каждый раз, когда он менял положение тела, как безмятежно они ловили солнце. Чувствовала ли на них соленый привкус моря та женщина, которая лежала под ним ночью и впивалась в него зубами? Или его лосьона для загара? Или запах, шедший от его простыней, когда я забрался меж них?

Как бы я хотел иметь такие плечи. Может, тогда я перестал бы желать их?

Муви стар.

Хотел ли я быть как он? Быть им? Или просто хотел обладать им? Или «быть» и «обладать» не способны выразить тот спутанный клубок желаний, когда касаться кого-то и быть тем, кого жаждешь коснуться, это одно и то же, просто два берега реки, которая течет от тебя к нему и обратно в непрерывном круговороте, где тайники сердца, скрывающие желание, и ход времени, и ящик с двойным дном, называемый личностью, подчинены изощренной логике, согласно которой кратчайший путь между реальной жизнью и выдуманной, между нами и нашими желаниями – это нескончаемая лестница, выстроенная жестокой фантазией М. К. Эшера? Когда нас разлучили, Оливер? И почему я знаю это, а ты – нет? Хочу ли я заполучить твое тело, представляя тебя рядом с собой каждую ночь, или хочу влезть в него и владеть им, как своим, как влез в тот день в твои купальные плавки и снова снял их, сгорая от желания вобрать тебя всего, как если бы мое тело целиком было твоими купальными плавками, твоим домом? Ты во мне, я в тебе…

Затем наступил тот день. Мы сидели в саду, я пересказывал ему только что прочитанную историю.

– Про рыцаря, который не знает, признаться или умереть. Ты рассказывал.

Очевидно, я забыл, что уже упоминал о ней.

– Да.

– Ну и что, признается он или нет?

– Лучше признаться, ответила она. Но она держится настороженно, предчувствуя подвох.

– Так он признался?

– Нет, уклонился.

– Ожидаемо.

Час был ранний, в тот день никому из нас не хотелось работать.

– Слушай, мне нужно забрать кое-что в городе.

Кое-что всегда означало последние страницы от переводчицы.

– Я съезжу, если хочешь.

Он помолчал какое-то мгновение.

– Нет, поехали вместе.

– Сейчас? – Что означало, Правда?

– А что, у тебя есть дела поважнее?

– Нет.

– Ну так поехали.

Он положил несколько страниц в свой потрепанный зеленый рюкзак и перекинул его через плечо.

С нашей прошлой поездки в Б. он никогда больше не звал меня с собой.

Я отложил авторучку, закрыл нотную тетрадь, поставил поверх нее недопитый стакан лимонада и был готов ехать.

Путь к площадке для велосипедов лежал мимо гаража.

Манфреди, муж Мафальды, как обычно спорил с Анкизе, на этот раз выговаривая ему за чрезмерный полив помидоров, что было недопустимо, так как вызывало их ускоренный рост.

– Они будут водянистыми, – поучал он.

– Слушай, я занимаюсь помидорами, ты водишь машину, и все счастливы.

– Ты не понимаешь. В мое время место посадки помидоров периодически меняли с одного на другое, – не успокаивался он, – а рядом сажали базилик. Но вам, бывшим воякам, конечно же, лучше знать.

– Ты прав, – спокойно отвечал Анкизе.

– Конечно, я прав. Неудивительно, что тебя комиссовали из армии.

– Ты прав. Меня комиссовали из армии.

Они поздоровались с нами. Садовник подкатил Оливеру его велосипед.

– Я починил рулевой механизм вчера вечером, пришлось повозиться. И еще подкачал колеса.

Этого Манфреди уже не смог стерпеть.

– С этой минуты я чиню велосипеды, ты растишь помидоры, – заявил оскорбленный водитель.

Анкизе иронически усмехнулся. Оливер улыбнулся в ответ.

Как только мы достигли кипарисовой аллеи, которая вела к главной дороге в город, я спросил Оливера:

– Он тебя не пугает?

– Кто?

– Анкизе.

– Нет, с чего бы? На днях, возвращаясь домой, я упал и здорово поранился. Анкизе настоял на том, чтобы приложить какое-то снадобье. Кроме того, он починил мой велосипед.

Держа руль одной рукой, он приподнял рубашку и показал большую ссадину и синяк на левом бедре.

– И все же меня он пугает, – сказал я, повторяя тетины слова.

– Просто заблудшая душа и все.

Мне хотелось трогать, лелеять, боготворить эту ссадину.

Пока мы ехали, я заметил, что Оливер не торопится. Он не мчался, как обычно, не прибавлял скорость, не устремлялся в подъем в свойственной ему атлетической манере. Казалось, он не спешил возвращаться ни к работе, ни к друзьям на пляже, ни, если уж на то пошло, избавиться от меня. Похоже, у него не имелось никаких планов. Это было мое мгновение в раю , и я знал, несмотря на свою наивность, что оно не продлится долго, и следует насладиться им, пока оно мне дано, вместо того, чтобы портить все своим глупым намерением упрочить нашу дружбу или перевести ее в другую плоскость. Это не дружба, думал я, это ничто, просто минутная передышка. Zwischen Immer und Nie. Zwischen Immer und Nie. Между всегда и никогда. Целан.

Когда мы въехали на пьяцетту, откуда открывался вид на море, Оливер остановился купить сигареты. Он теперь курил «Голуаз». Я никогда раньше не пробовал «Голуаз» и попросил у него одну. Он вынул cerino [10] Спичка. (ит.) из коробка, сложил ладони лодочкой возле самого моего лица и прикурил мне сигарету.

– Неплохо, да?

– Очень даже.

Они будут напоминать мне о нем, об этом дне, думал я, понимая, что не пройдет и месяца, как он уедет, исчезнет без следа.

Кажется, в первый раз я позволил себе считать дни, оставшиеся до его отъезда.

– Только взгляни на это, – сказал он, пока мы под утренним солнцем неспешно катили велосипеды к краю пьяцетты, разглядывая пологие холмы внизу.

Отсюда сверху открывался изумительный вид на море, редкие полоски пены прочерчивали воду подобно гигантским дельфинам, разрезающим волны. Крошечный автобус взбирался на холм, трое мотоциклистов в форме тащились за ним, явно недовольные шлейфом выхлопных газов.

– Знаешь, кто по легенде утонул здесь неподалеку? – спросил он.

– Шелли.