Андре Асиман - Назови меня своим именем

Нас прервали только однажды. Телефонный звонок из Штатов. Оливер не любил подолгу висеть на телефоне, заканчивая разговор очень быстро. Мы услышали, как он произнес свое неизбежное После! , повесил трубку, и не успели мы глазом моргнуть, как он вернулся, спрашивая, что пропустил. Он никогда не комментировал свои разговоры. Мы не спрашивали. Все наперебой принялись пересказывать ему сюжет, включая моего отца, чья версия уступала в точности версии Мафальды. Некоторое время было шумно, из-за чего мы пропустили еще больше, чем Оливер за время своего короткого телефонного разговора. Это снова вызвало смех. В какое-то мгновение, пока мы были увлечены особо драматичным моментом, в гостиную вошел Анкизе и, развернув старую мокрую футболку, продемонстрировал вечерний улов: огромного морского окуня, тут же приговоренного для завтрашнего обеда и ужина, которым можно было бы накормить всех желающих. Отец налил всем немного граппы, даже несколько капель для Вимини.

Тем вечером мы все отправились спать рано. Усталость словно витала в воздухе. Должно быть, я спал очень крепко, потому что когда проснулся, завтрак уже убирали.

Я застал его лежащим на траве со словарем по левую руку и блокнотом перед глазами. Я ожидал увидеть его уставшим или в том же настроении, что и вчера. Но он уже вовсю работал. Мне было неловко прерывать молчание. Я намеревался, как обычно, притвориться, что не замечаю его, но теперь это было не так просто, особенно после того, как он сказал два дня назад, что видит насквозь мои маленькие хитрости.

Сможет ли осознанное притворство изменить что-то в наших отношениях сейчас, когда мы вновь перестали разговаривать?

Вероятно, нет. Возможно, пропасть между нами станет еще глубже, потому что ни один из нас не был настолько глуп, чтобы сомневаться в искренности прозвучавших признаний. Но молчать я не мог.

– Я ждал тебя позавчера вечером.

Я говорил совсем как моя мать, упрекающая отца за неоправданно позднее возвращение. Никогда не думал, что могу быть таким жалким.

– Почему ты не пошел в город? – отозвался он.

– Не знаю.

– Мы неплохо провели вечер. Тебе бы тоже понравилось. Ты хотя бы отдохнул?

– В некотором роде. Только беспокоился. Но я в порядке.

Он снова уткнулся в страницу, которую читал перед этим, бубня себе под нос, всем видом выражая сосредоточенность.

– Ты поедешь в город утром?

Я знал, что отвлекаю его, и ненавидел себя за это.

– После, может.

Намек был ясен, и я понял его. Но какая-то часть меня отказывалась верить, что человек может измениться так быстро.

– Я и сам собирался в город.

– Ясно.

– Книга, которую я заказывал, наконец пришла. Я должен забрать ее утром в книжном магазине.

– Что за книга?

– «Арманс».

– Я заберу, если хочешь.

Я смотрел на него и чувствовал себя ребенком, которому, несмотря на все ухищрения и намеки, не удается напомнить родителям, что они обещали отвести его в магазин игрушек. Ни к чему ходить вокруг да около.

– Я надеялся, что мы сможем поехать вместе.

– Ты имеешь в виду, как позавчера? – вставил он, как будто желая помочь мне высказать то, что я не решался произнести сам, притворяясь, что забыл о том дне.

– Не думаю, что подобное когда-нибудь повторится. – Я решил быть благородным и величественным в своем унижении. – Но да, как позавчера.

Напускать туман я тоже умел.

То, что я, до крайности застенчивый парень, нашел смелость сказать подобное, объяснялось только одним: тем сном, который я видел две или три ночи подряд. В моем сне он молил меня: «Ты убьешь меня, если остановишься». Содержание сна, каким я его запомнил, смущало меня до такой степени, что я не решался признавать его даже перед самим собой. Я накинул на него покров и мог только бросать вороватые, торопливые взгляды.

– Тот день относится к другому временному отрезку. Нам не следует будить лихо...

Оливер слушал.

– Такая рассудительность подкупает в тебе больше всего.

Он поднял глаза от своего блокнота и смотрел мне прямо в лицо, заставляя меня чувствовать ужасную неловкость.

– Я тебе настолько нравлюсь, Элио?

«Нравишься ли ты мне?» – хотел переспросить я озадаченно, как будто недоумевая, как он может сомневаться в этом. Поразмыслив, я уже было собрался смягчить ответ, добавив многозначительное уклончивое «возможно», означавшее «безусловно», но открыв рот, произнес: «Нравишься ли ты мне, Оливер? Я боготворю тебя». Вот, я сказал это. Я хотел, чтобы слово ужалило его, как пощечина, за которой мгновенно следует томная ласка. Какое значение имеет «симпатия», когда речь идет о «преклонении»? Этим словом я хотел огорошить его, подобно тому, как близкий друг человека, увлекшегося тобой, отводит тебя в сторонку и сообщает, Слушай, я думаю ты должен знать, такой-то тебя боготворит . «Боготворить» заключало в себе больше, чем можно было осмелиться сказать в данных обстоятельствах; но это было самое безопасное и неопределенное, что я мог придумать. Я похвалил себя за то, что снял груз с души и в то же время оставил лазейку для мгновенного отступления на случай, если зашел слишком далеко.

– Я поеду с тобой в Б., – сказал он. – Но никаких разговоров.

– Никаких разговоров, ничего, ни слова.

– Выезжаем через полчаса, идет?

Ох, Оливер, говорил я себе, направляясь в кухню, чтобы быстро перекусить, я сделаю для тебя что угодно. Я поднимусь с тобой на холм, помчусь за тобой по дороге в город, не стану указывать на море, когда мы проедем уступ, буду ждать в баре на пьяцетте во время твоей встречи с переводчицей, прикоснусь к памятнику неизвестному солдату, погибшему при Пьяве, и не вымолвлю ни слова; я покажу тебе книжный магазин, мы припаркуем велосипеды возле него, вместе войдем внутрь, вместе выйдем, и я обещаю, обещаю, обещаю, никакого намека на Шелли, Моне, и я не опущусь до того, чтобы сказать тебе, что две ночи назад ты оставил очередную зарубку на моем сердце.

Я буду наслаждаться тем, что имею, говорил я себе. Мы, двое молодых мужчин, прокатимся на велосипедах в город и обратно, мы будем плавать, играть в теннис, есть, пить, а поздним вечером случайно встречаться на той же самой пьяцетте, где два дня назад столь многое, но в действительности ничего не было сказано между нами. Он будет с девушкой, я буду с девушкой, и мы сможем быть счастливы. Каждый день, если я все не испорчу, мы сможем ездить в город и обратно, и даже если это все, что он готов предложить, я приму это – меня устроило бы и меньшее, только бы у меня не забирали эти жалкие крохи.

Добравшись до города тем утром, мы быстро разделались с его переводчицей и успели даже выпить кофе в баре, но книжный магазин все еще был закрыт. Поэтому мы слонялись по пьяцетте, я рассматривал памятник, он обводил взглядом пеструю бухту, ни один из нас не сказал ни слова о призраке Шелли, который тенью следовал за каждым нашим шагом и взывал громче отца Гамлета. Вдруг он спросил, как можно было утонуть в таком море. Я улыбнулся, угадав в этом попытку обойти наш уговор, и теперь мы улыбались оба, как два заговорщика; это было похоже на страстный поцелуй двух собеседников, которые посреди разговора невольно потянулись друг к другу губами через раскаленную красную пустыню, призванную не допустить их сближения.