Андре Асиман - Назови меня своим именем

Мы отбросили в сторону все не относящееся к этой минуте. Его жизнь, мою жизнь, его занятия, мои занятия, хорошее, плохое. Его надежды, мои надежды. Мы избегали упоминать моих родителей. Из этого я заключил, что он знает. Не задавая вопросов, он дал мне понять это.

Прошел час.

– Лучший момент для тебя? – наконец спросил он.

Я задумался.

– Больше всего мне запомнилась первая ночь, возможно, потому что я очень нервничал. И еще Рим. На Виа Санта-Мария-дель-Анима есть одно место, куда я прихожу всякий раз, когда бываю в Риме. Стоит мне взглянуть на него, как прошлое оживает. Меня только что стошнило тем вечером, и на обратном пути в бар ты поцеловал меня. Мимо проходили люди, но мне было все равно, как и тебе. Тот поцелуй все еще запечатлен там, слава богу. Это все, что у меня осталось от тебя. Это и твоя рубашка.

Да, он помнит.

– А у тебя? – спросил я.

– Тоже Рим. Когда мы пели до рассвета на Пьяцца Навона.

Я совсем забыл. Ведь той ночью мы пели не только неаполитанскую песню. Молодые голландцы достали гитары и пели одну за другой песни Битлз, и все, включая нас, собрались у фонтана. Даже снова объявившийся Данте тоже подпевал на скверном английском.

– Они пели нам серенады, или я это выдумал?

В его взгляде отразилось удивление.

– Они пели серенады тебе , а ты был пьян в стельку. В конце ты взял гитару у одного из них и стал играть, а потом ни с того ни с сего запел. Все глазели на тебя. Даже наркоманы, и те слушали, как овцы Генделя. Одна из девушек совсем потеряла голову. Ты хотел отвести ее в отель. Она была не против. Ну и ночка. В итоге мы уселись на пустой террасе закрытого кафе позади площади, ты, я и та девушка, и наблюдали рассвет, развалясь на стульях.

Он смотрел на меня.

– Я рад, что ты приехал.

– Я тоже рад, что приехал.

– Можно один вопрос?

Почему я вдруг занервничал?

– Валяй.

– Ты бы хотел начать все заново, если бы мог?

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому. Просто ответь.

– Хотел бы я начать заново, если бы мог? Не раздумывая. Но я уже выпил две порции, и намереваюсь заказать третью.

Он улыбнулся. Очевидно, теперь настала моя очередь задать тот же вопрос, но я не хотел все усложнять. Это был мой любимый Оливер: тот, который думает в точности, как я.

– Видеть тебя здесь – все равно, что очнуться после двадцатилетней комы. Ты оглядываешься вокруг и видишь, что жена ушла от тебя, твои дети, чье детство ты пропустил, выросли, некоторые женились, твои родители давно умерли, у тебя нет друзей, а разглядывающее тебя изумленное личико принадлежит твоему внуку, которого привезли, чтобы поприветствовать дедулю, очнувшегося от долгого сна. Твое лицо в зеркале такое же бледное, как у Рипа ван Винкля. Но шутка в том, что ты на двадцать лет моложе собравшихся вокруг, вот почему я за секунду могу снова стать двадцатичетырехлетним – раз, и мне двадцать четыре. А если сдвинуть повествование еще на несколько лет раньше, при пробуждении я могу быть младше своего старшего сына.

– Что можно сказать о твоей жизни, в таком случае?

– Отчасти – только отчасти – это была кома, но я предпочитаю называть это параллельной жизнью. Звучит лучше. Проблема в том, что у большинства из нас есть даже не одна параллельная жизнь.

Может, под влиянием алкоголя, или правды, или из-за нежелания сводить все к абстрактным рассуждениям, я почувствовал, что должен сказать ему – потому что настал подходящий момент, потому что я вдруг понял, что приехал именно за этим:

– Ты единственный человек, с кем я хотел бы проститься перед смертью, потому что только тогда то, что я называю своей жизнью, обретет хоть какой-то смысл. И если я однажды услышу, что ты умер, моя жизнь, тот человек, который сейчас говорит с тобой, перестанет существовать. Иногда я с ужасом представляю себе, как, проснувшись в нашем доме в Б. и глядя в окно на море, от самих волн слышу новость, Он умер прошлой ночью . Мы столько упустили. Это была кома. Завтра я вернусь к своей коме, а ты к своей. Прости, я не хотел обидеть тебя – уверен, что для тебя это не кома.

– Нет, параллельная жизнь.

Кажется, все печали моей жизни вдруг решили слиться в эту одну. Я должен был отогнать ее. И если он не заметил, то, возможно, потому что сам был несвободен от нее.

Следуя внезапному порыву, я спросил, читал ли он роман Томаса Харди «Возлюбленная». Нет, не читал. О мужчине, который влюбляется в женщину, а та бросает его и годы спустя умирает. Он приезжает в ее дом и знакомится с ее дочерью, в которую также влюбляется, тоже теряет ее и через много лет встречает ее дочь, в которую влюбляется.

– Проходят ли такие вещи бесследно, или иногда им требуются поколения и целые жизни, чтобы изгладиться?

– Я бы не хотел, чтобы мой сын оказался в твоей постели, или чтобы твои, если они у тебя будут, оказались в постели моего сына.

Мы усмехнулись.

– А наши отцы?

Он подумал мгновение, потом улыбнулся.

– Чего я не хочу, так это получить от твоего сына письмо с плохими известиями: И кстати, к настоящему прилагаю почтовую открытку, которую отец просил вернуть вам . И еще я не хочу отвечать что-нибудь вроде: Можешь приезжать, когда пожелаешь, уверен, он хотел бы, чтобы ты остановился в его комнате . Обещай мне, что этого не случится.

– Обещаю.

– Что ты написал на обороте открытки?

– Это должен был быть сюрприз.

– Я слишком стар для сюрпризов. Кроме того, сюрпризы всегда содержат тайный умысел, способный причинить боль. Я не хочу боли, не от тебя. Скажи мне.

– Только два слова.

– Дай, угадаю: Если не после, то когда ?

– Я сказал два слова. К тому же, это было бы жестоко.

Я подумал еще немного.

– Сдаюсь.

– Cor cordium , в тайниках сердца. Никогда в жизни не говорил никому ничего более правдивого.

Я не сводил с него взгляда.

Хорошо, что мы были в общественном месте.

– Нам пора. – Он потянулся к своему плащу, свернутому рядом на сиденье, и начал вставать.

Я собирался проводить его до выхода из вестибюля, а потом встать и смотреть, как он уходит. С минуты на минуту мы попрощаемся. Вот сейчас у меня отнимут какую-то часть моей жизни и уже не вернут никогда.

– Что если я провожу тебя до машины? – сказал я.

– Что если бы ты пришел на ужин?

– Что если бы.

Снаружи быстро темнело. Мне нравились спокойствие и провинциальная тишина, гаснущий отблеск заката на вершинах холмов, опускающиеся над рекой сумерки. Край Оливера, подумал я. Пестрые огни на другом берегу отражались в воде, напоминая мне «Звездную ночь над Роной» Ван Гога. Ощущение осени, начала учебного года, бабьего лета и, как всегда в летние сумерки, томительное ощущение незаконченных летних дел, несделанных домашних заданий и неизменная иллюзия того, что все лето впереди, исчезающая с заходом солнца.