Пётр Алёшкин - Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

Звягин один раз зажал двух подростков в комнате, отметелил: присмирели дня на три, а потом опять — Плюшкин! Куркуль! Неужели и здесь начнется? Еще раз услышу от Матцева — и молча в зубы!.. Он здоровый бугай… Пусть лучше отметелит, чем — куркуль… Грустно было Звягину, а ведь с первого дня понравилось в Сибири. Повезло, попал к Ломакину. Бригада его тогда строила жилые дома, штамповала по шаблону. Дома–близнецы рядышком выстраивались, как солдаты, ровно, в рядочек, и скучно. Звягин припомнил тогда, как они с Валей выбирали проект для своего будущего дома: сотни изучили, но все не по душе. Тогда они разные элементы четырех проектов соединили вместе, и получилось то, что хотелось. Вспомнил об этом, поговорил с Ломакиным. Борис Иванович сначала недоверчиво отнесся к его проекту деревянного дома, мол, долго строить его, а у них главная задача — быстрей. Но следующий дом он делал для своей семьи, а проект понравился, и для пробы решил поставить. Ставили не дольше, чем те, стандартные. И пошло. Каждый раз, для каждого дома Звягин что–нибудь новое выдумывал. И как–то сам себя зауважал после этого, уверенней стал и почему–то добродушней. И вот опять — куркуль! Неужели прежнее возвращается? Не засыпал он долго. Стало казаться, что мешает храп. Храпели двое: Гончаров и Ломакин. Бригадир храпел уверенно, вольно, по–хозяйски, безостановочно, как мотор, а Гончаров как–то суетливо, быстро, словно боялся, что его прервут, не дадут нахрапеться. А Колунков не храпел, каким бы пьяным не был, замирал — дыхания не слышно. Жил с ним Звягин в поселке в одной комнате. Звягин, когда просыпался там среди ночи, прислушивался, дышит ли Колунков, не окочурился ли по пьянке? Были такие случаи…

Утром Матцев, как всегда, первым выбрался из землянки, с горечью вспоминая вечерний разговор. Что с ним происходит? Почему он сорвался? О скукоте какой–то трепаться начал! Нервы сдают? Почему? Неужели устал, выдохся! Было грустно… Занятый своими мыслями, Владик не сразу обратил внимание на то что тайга за ночь изменилась, на необыкновенную тишину вокруг. Лишь тогда, когда снял свитер и кинул его на ветку, увидел, что дерево густо обросло инеем. Матцев огляделся: деревья, трава, обе землянки, почти готовая палатка на поляне — все вокруг замерло, побелело, посеребрилось инеем.

— Ух ты! — раздался сзади возглас Звягина. — Ребята! — заорал он. — Выходи! Такое раз в жизни видишь!

Из землянки выскочил Сашка, за ним — Андрей, раздетый до пояса.

— Э–ге–ге! — закричал Сашка и тряхнул тонкую сосенку.

Иней облаком пополз вниз, посыпался на голову и на спину Андрея. Он взвизгнул и помчался за Сашкой. Анюта выбралась наверх, улыбалась, радостно вертела головой. За ней, позевывая, вылез Гончаров.

Морозец прихватил озеро возле берега тонким хрупким стеклом. Матцев ладонью легко продавил лед и начал умываться, слушая, как сзади, шурша сапогами по заиндевевшей траве, бежал к озеру Звягин, громко напевая:

— Зима идет, зима торопится!

Звягин остановился неподалеку, разбил сапогом лед и фыркнул:

— Холодная, зараза!

Владик, сидя на корточках, повернулся к нему и сказал, чувствуя волнение:

— Миша, ты за вчерашнее извини… Не обижайся, ладно?

—- А за что? — поднял голову Звягин, делая вид, что он не понимает о чем речь, хотя приятно было слышать такое от Матцева.

— Вечером–то наговорил я…

— A-а! Да брось ты! Я и обижаться не думал! Чепуха! — бодро и небрежно ответил Звягин. Все–таки неплохой мужик Матцев.

— Я и сам не понимаю, как это из меня дерьмо полезло, — улыбнулся виновато Владик.

— Чепуха! — повторил Звягин и побежал к землянке, громко крича: — Зима идет! Зимы приветы!

«Как хорошо, что я извинился! — радостно думал Владик. — Славный он малый. Врет, что за деньгами приехал… Те, кто приполз за рублями, жмоты… А он полтысячи Калгану отвалил взаймы, не спрашивая, зачем тому нужно… Я бы и то подумал, прежде чем связываться с таким, как Калган!»

Весь день у Владика было благодушно грустное настроение. Хотелось всем говорить и делать хорошее. После ужина он помог Анюте вымыть посуду, потом попросил:

— Пошли, посидим у костерка!

Анюта сняла с гвоздя у входа телогрейку, и они вышли, набрали сучьев и расположились на поляне. Было тихо, прохладно. Крупные звезды отражались в воде. Небо так низко опустилось к тайге, что, казалось, верхушки сосен, того и гляди, коснутся звезд.

Огонь трещал смолистой хвоей, разгорался быстро. Владик рубил сучья на чурбачке и подбрасывал в костер, а Анюта сидела на пеньке возле и глядела, как языки пламени, радостно и жадно шипя, набрасываются на свежие сосновые ветки. Тепло огня приятно гладило щеки, нагревало рукав телогрейки.

Матцев воткнул топор в чурбачок и молча сел рядом с девушкой.

— Хорошо как на пламя смотреть, — проговорила Анюта. — Оторваться нельзя!

Владик вспомнил, что жена его, Марина, говорила, что это чувство осталось у человека от его предков, и промолвил тихо:

— Марина тоже любила на огонь смотреть…

— Кто это? — взглянула на него Анюта.

— Жена… Мы с ней часто выезжали с палаткой в лес… Сидим вот так у костра вдвоем на берегу Цны… Она стихи любила читать.., Лирическая была…

— Ты любил ее?

Владик усмехнулся грустно, обнял за плечи девушку и, помолчав, ответил:

— Казалось, никто так никого не любил до меня и после любить не будет…

— Вы вместе учились?

— Да! В одном институте… Она на курс старше… Я ведь в армии служил. С ней моя одноклассница в группе была. Она и познакомила… Марина росточка небольшого, лицо маленькое, вытянутое немного вперед, как у лисы. Я ее Лисой звал. Ей это нравилось…

Владик замолчал, вспоминая, как летом после экзаменов на первом курсе он встретил Марину на Советской улице. Она шла в Дом пионеров, где была организована выставка детского технического творчества. Марина узнала его, остановилась, склонила голову чуточку набок, такая у нее была милая привычка, и, глядя на него сквозь большие стекла солнцезащитных очков, предложила прогуляться. Марина была в широком сарафане, тонкие бретельки которого завязаны бантиком на плечах. И вся она как–то светилась под солнцем. Они свернули в переулок и стали спускаться вниз, к каналу. Мягкий от жары асфальт тротуара был весь истыкан тонкими каблучками.

Дом пионеров стоял на высоком берегу среди густых деревьев. Марина и Владик неспешно поднялись по широкой лестнице на верхний этаж. В здании было тихо, безлюдно, только в зале бродили несколько человек, удивленно рассматривавшие экспонаты. Не верилось, что эти сложные машины сделаны руками детей.

— Посмотри, как здорово! Посмотри сюда! — Марина то и дело дергала за руку Владика, перебегала от большой модели атомохода к роботу, двигающему ритмично железными трехпалыми руками и беспрерывно мигающему глазами–лампочками. И каждый раз, слыша восхищенный вскрик девушки — посмотри сюда! — Владик умилялся и с удовольствием следовал за ней. Владик впервые узнал, что восхищение — основное свойство характера Марины. Ее все восхищало: пышные цветы на городской клумбе, жалкая одинокая головка ромашки в траве на берегу реки, какая–либо безделушка в квартире знакомого, плеск речной волны от пробежавшей моторки. Восхищалась она постоянно, восхищалась, как ребенок, попавший в солнечный день на весенний цветущий луг. Радуясь, она ослепительно расцветала, распускалась, как бутон тюльпана на солнце, и все вокруг невольно восхищались ею. «Не играла ли Марина роль восхищенной девочки?» — думал теперь Матцев. Все может быть! Но если и играла, то играла талантливо.