Пётр Алёшкин - Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

— Осторожней, суп горячий! — посочувствовала Анюта.

— Ты уж прости его, — сказал Матцев. — Загляделся на тебя! Помнишь, как я тарелку на пол уронил, когда тебя в первый раз увидел?

— Трепло! — засмеялась Анюта. — Проходите, не задерживайте других, болтуны!

Девушка почему–то и смущенно молчавшего Андрея записала в болтуны.

Вечером Матцев потащил Андрея в клуб, в кино, а после сеанса Наташа, девушка Владика, пригласила обоих к себе.

В мужском общежитии вахтера не было, а в женском в каморке у входа дремала седая старушка с пуховым платком на плечах.

— Привет, бабуля! — сказал ей Владик весело. — Пропуск показать?

— Иди, иди! — нарочито сердито ответила старушка.

Андрей понял, что Матцев здесь частый гость.

В комнате, куда без стука они вошли, на кровати лежала девушка с книгой. Едва дверь открылась, она поднялась, поправляя цветастый халат. Взглянув на нее, Андрей растерялся и почувствовал себя неловко, вспомнив расплесканную тарелку с супом. Это была Анюта. В длинном халате она показалась Павлушину еще милей, чем в столовой.

— Анюта, ты будешь извиняться перед человеком? Иль нет? — сразу же заговорил Владик своим ироническим тоном.

— Перед кем это? — снова, как–то медлительно, растягивая слова, спросила девушка.

— Как перед кем? Из–за нее человек обварил пальцы, а она и в ус не дует! Может, теперь ему ложку держать нечем!

— Хорошо! — засмеялась Анюта, взглянув на Андрея. — Завтра я его сама с ложечки кормить буду!

— Везет же людям! — вздохнул Матцев.

С этих пор, встречая на улице или в столовой Анюту, Андрей всегда здоровался с ней и всегда почему–то смущался. Приходя в клуб, он невольно искал ее глазами и, если не находил, пытался представить где она может быть. Впрочем, Анюта не часто появлялась в клубе. Андрей заметил, что, несмотря на внешнее дружелюбие ко всем, Анюта не так общительна, как кажется на первый взгляд, что она не так проста, как хочет казаться.

После того грустного для Андрея вечера, когда он решился предложить Анюте проводить ее домой, Павлушин невольно наблюдал со стороны, как она ведет себя с другими. В компании Анюта была дружелюбна, охотно откликалась на шутки, но как только оставалась наедине с кем–нибудь из парней, так сразу словно отгораживалась ширмой.

Но сейчас, в вертолете, между ней и Владиком Матцевым ширмы не было. Это Андрей сразу почувствовал.

— Матцев к Анюте присоседился! — услышал Павлушин насмешливые слова Олега Колункова. Говорил он, обращаясь к шахматистам. — И ее охмурять начал… Гад буду — уломает!

Бригадир Ломакин посмотрел в сторону Владика и Анюты и ответил негромко и вяло:

— Она вроде строгая…

Звягин не пожелал отвлекаться от игры, вытянул одну фигурку из гнезда, подержал над доской и воткнул в другую клеточку. Маленькая доска дорожных шахмат свободно умещалась на широкой ладони бригадира.

Борис Иванович Ломакин был ростом невысок, но широкоплеч, крепок, длиннорук. Прозвище у него было Медведь. А сына его, Сашку, такого же крепыша, похожего на молодого бычка, Звягин в шутку называл Маленький Медведь или Большая Ондатра. Сашка по–прежнему сидел спиной к Андрею и смотрел в иллюминатор.

Слова Олега Колункова о Владике и Анюте неприятно кольнули Андрея, но он снова подумал о Наташе, усмехнулся над своей тревогой и стал исподтишка наблюдать за Олегом. Обычно вялый, замкнутый и печальный, Колунков сегодня еще до отлета был возбужден, диковинно говорлив, даже попытался засмеяться однажды. Павлушин впервые видел, как Олег смеется, и поразился, услышав странно хриплые, рыдающие звуки. Вероятно, Колунков сам почувствовал необычность своего смеха, резко умолк и сконфузился. Андрей всегда чувствовал себя наедине с молчаливым и угрюмым Олегом неловко, неспокойно, виновато как–то и всегда искал предлог уйти от него. Слишком Колунков был загадочен и непонятен в своем всегдашнем одиночестве.

Олег Колунков, худой, костлявый, сутулый и длиннолицый, иногда напоминал Павлушину старую, с ввалившимися боками лошадь. Была такая в деревне. Ее уже не брали на работу. Она часами стояла одиноко на лугу, понуро упустив голову, задумчиво высматривала что–то в траве, не слыша, как мальчишки подкрадываются к ней сзади, чтобы выдернуть из хвоста волос для кнута. Кнут со свистом рассекал воздух и резко хлопал, если за конец ремня была привязана сплетенная туго и тонко волосянка. Лошадь вздрагивала, когда ее дергали за хвост, и оглядывалась, вздыхая. «Ну–ка, Чувырла, улыбнись!» — кричал, шепелявя, Васька, суетливый и озорной мальчишка. Лошадь смотрела на него добрыми глазами, потом показывала зубы, опуская мягкую нижнюю губу, улыбаясь и усмехаясь, словно говоря: «Тешься, дурачок, тешься! Не догадываешься ты пока, что и тебе не миновать старости!» Однажды Андрей заинтересовался, что так пристально высматривает лошадь в траве, но, как ни вглядывался, ничего не смог разглядеть. Колунков, когда на работе не было материалов и плотники играли в домино, тоже мог часами сидеть в вагончике, облокотившись на колени, согнувшись и морща лоб, не обращать внимания на стук и выкрики приятелей. Иногда губы его шевелились, словно он беззвучно разговаривал с кем–то. Владик Матцев тихонько толкал Павлушина и, усмехаясь, молча указывал на Олега, Владик однажды сказал Андрею, что Колунков, вероятно, скоро умрет: его то ли рак ест, то ли начинается белая горячка. Изредка Олег оживлялся, шутил, но даже тогда не улыбался. Светлело немного лицо, серые складки на лбу разглаживались, и все! В первый день Андрей принял Колункова за пожилого человека, а после узнал, что ему тридцати еще нет и что со Звягиным они одногодки, хотя усатый плотненький и благополучный гриб–боровичок Звягин выглядел рядом с ним совсем молодым человеком. Павлушин сразу же заметил, что над Звягиным плотники подтрунивают довольно часто, а Колункова не трогают, относятся к нему снисходительно. Пусть, мол, сидит тихонько, никому не мешает.

В прошлое воскресенье вечером в коридоре общежития подрались ребята. Павлушин выскочил на шум из своей комнаты и замер возле двери, растерявшись. В конце коридора, возле окна, возились, цепляясь друг за друга и махая кулаками, несколько человек. В шумном клубке тел, то распадающемся, то вновь сжимающемся, выделялся местный драчун Мишка Калган. Гибкий, злой, он бил приятелей особенно расчетливо, ловко уворачивался от ответных ударов. Ребята, наверное, не помнили уже, кто с кем дерется и кто кого защищает: кто ближе оказывался, тот и получал. Вдруг хлопнула входная дверь барака и в коридор влетел Колунков. Он ринулся к дерущимся и легко выкинул из свалки одного парня, потом другого, третьего. Делал он это молча, быстро и как–то легко и беззлобно, словно выбрасывал из кузова машины мешки с мякиной. В одно мгновение он расшвырял дерущихся. И они, странное дело, не сопротивлялись, не кидались обратно, будто и ожидали такого завершения, молча приводили себя в порядок, застегивали пуговицы сорочек, отряхивали пыль с брюк. Потом все вместе направились к выходу, а Колунков, не глядя на них, ушел в свою комнату.