Лайош Мештерхази - Великолепная рыбалка

Мы измерили ее: вес восемнадцать с половиной килограммов, длина сто шестьдесят сантиметров, в окружности почти восемьдесят. Сержант привязал ее к лодке цепью. Майор заснял.

(Жаль, что Проф и остальные не увидели! При прощании он пожелал мне успеха, но я почувствовал в нем уверенность, что щука у меня опять сорвется... Потом он взял с меня слово, что и во время рыбалки я буду думать о заявке с планом будущих опытов: теперь нам дадут все — лаборатории, оборудование, какое только нам ни понадобится, поэтому и просить надо как можно больше! «Приступим к серии опытов с адреналином!»)

Не лежит у меня сердце к адреналину. В теперешней моей работе еще многое не доделано. Крепко засело у меня в голове, что говорил Проф о сталкивающихся поездах, взрывающихся котлах, рушащихся домнах. И еще я вспоминаю крестьянина, возвращающегося в дом, чтоб потушить электричество. «Псевдосознательный рефлекс».

Можно было бы замедлить эффект, но не разбавлением препарата, это увеличило бы его вес, лучше делать это добавкой атропина. Надо попробовать. И поискать алкалоид, стимулирующий псевдосознательность.

Нет, дорогой профессор, я не буду заниматься адреналиновой серией, сначала я создам У-20!

Уговорить его будет нетрудно, я могу доказать, что идею дал он мне сам.

Мы еще один раз, последний, проходим по Четкам, Божьему Оку, Подкове...

Совсем другое дело, когда возвращаешься с привязанной к лодке огромной, восемнадцатисполовинойкилограммовой щукой. Не только психологически, но и практически все выглядело иначе. Щука несколько раз пыталась освободиться в самых опасных местах и удрать в камыши. Стемнело, пока мы добрались до причала, усталые и потные.

Какой по-домашнему уютной показалась мне эта маленькая деревянная пристань, мостик над заболоченным берегом. Теперь и здесь мы должны уложить все, что можно захватить с собой: багры, спасательный пояс, канаты. Остальное оставим на волю судьбы, возиться не стоит.

Ну а щука? Когда дело дошло до нее, мы не знали, плакать нам или смеяться.

— Что нам делать со щукой?

Лагерь опустел. Постоянный персонал ждал конца опыта, чтобы взять полагающийся им в этом году отпуск. Пока они не вернутся, останется Толстяк с небольшим отрядом.

— Отдать им щуку?

— О боже! Неужели мы для этого столько мучились, трудились, резали камыш, караулили под тучей комаров? Только для этого? Чтоб подарить щуку Толстяку и его подручным? Нет, друзья, ни за что! Да и я не знаю, любят ли они щуку.

— У такой старой щуки не очень вкусное мясо.

— Да их и мало остается. Не станут же они несколько дней подряд питаться рыбой. Выбросят.

— Так что же нам делать?

Выла борьба, была и победа, фотография сделана, свидетели есть. Я расстегнул на щуке намордник.

— Ступай, старина! Живи, раз уж ты так борешься за свою жизнь!

Сначала она словно бы и не поверила. Но это длилось какое–то мгновение. Щука ушла под воду, а мы смотрели ей вслед, пока ее было видно в мелкой воде, потом она бесследно исчезла в камышах.

На сердце у меня стало легче. Такая чудесная рыбина!

В караулке, где всегда толпился народ, болтали, бездельничали, играли в карты, теперь мы застали одного часового, ожидающего смены. Лагерь опустел. И здесь, в славящейся нестерпимой жарой Южной Котловине, словно похолодало. К ночи погода начала портиться.

Послезавтра в полдень я буду в городе, увижу асфальтированные тротуары, гладкие стены домов, знаки, регулирующие уличное движение, лица прохожих. Это будет через тридцать шесть часов. А через неделю буду дома, увижу своих.

Да, своих! А я, о котором через пять, десять, пятнадцать, а самое большее через двадцать пять лет напишут в некрологе, что был я лучшим на свете мужем, отцом, дедом, ведь я целую неделю не писал им: свертывание лагеря, охота за щукой — все было для меня важнее. Все–таки удалось мне уговорить Толстяка, чтоб разрешил мне продиктовать по радиотелефону телеграмму: «Дорогие, в будущую пятницу вечером буду дома, чувствую себя хорошо, рыбалка была великолепная, потом расскажу, тысяча поцелуев».

Что и требовалось доказать (латин.)

Любовь втроем (франц.)