Николай Коняев - Марсиане (сборник)

Заклинание помогло — раздражение схлынуло. Лева открыл глаза. Заваленный, заставленный жадно впитывающими солнце телами отдыхающих, празднично и весело шумел пляж. Покачивалось теплое море…

Потянувшись, Лева вытащил из одежды часы. Время шло к двенадцати. Пора было определяться с обедом — сегодня Лева еще не завтракал. Надо кончать с этим м–мальчишеством. Глупости, конечно. П–проспал и решил не терять времени в очереди, побежал на пляж. Т–так нельзя. Море морем, но не хватало, чтобы опять схватило живот. Тогда уже никакому югу не обрадуешься. Нет. Надо идти в кафе, пока все не рванули туда. В столовую он, конечно же, не пойдет. В п–пельменной тоже не протолкнуться. Лучше чуть–чуть подняться вверх от набережной, там кафе. Вывеска не очень заметная, и, может, народу будет немного.

А вот тут он ошибся. Возле незаметного кафе уже змеилась очередь. Н–да… Не бывает на южных курортах незаметных кафе. Очередь, правда, поменьше, чем в пельменную, но на час — не меньше. И стоять на этой жаре… Лева почувствовал, как снова поднимается раздражение, и сразу прикрыл глаза.

«Ничего с–страшного… Очередь не такая уж и большая. Зато готовят наверняка хорошо. Здесь все п–пре–красно. Пальмы. Солнце. Вокруг красивые молодые женщины. С–смотри на них, и время пройдет незаметно. Все очень хорошо!»

Красивых молодых женщин, к счастью, хватало и в очереди. Прямо перед Левой стояли две подружки в коротеньких сарафанчиках, которые если и прикрывали что–то, то только, чтобы это было заметнее… Даже чуть–чуть неловко было смотреть на них с такой близи.

— Лева! — раздался тут девичий голос. Это махала рукой стоявшая в самом начале очереди коротковолосая девушка, в которой Лева с трудом и не сразу узнал Ольгу.

— 3–здравствуйте! 3–здравствуй, Петя… А г–где, Ольга, твои волосы?

— Остригла! Сегодня все утро в парикмахерской проторчала. Видишь, какой Петруша недовольный.

— 3–зачем? Зачем, Петя, ты р–разрешил ей это?

Петруша недовольно хмыкнул. Он вообще — Лева это еще вчера заметил — не страдал разговорчивостью. Зато Ольга снова засмеялась.

— Жарко было, вот и остригла! А разве плохо?

Она улыбнулась, но глаза выдавали ее. Чуть зеленоватые, они потемнели сейчас.

— П–почему? Очень красиво. Только п–по–другому красиво. П–привыкнуть надо.

Тревога растаяла в Ольгиных глазах.

— Привыкнешь… Вон Петя уже привык и не обращает внимания… Ведь правда, Петруша?

Петруша молча взглянул на нее, потом плюнул на замусоренный асфальт.

— А по–моему, так — очень красиво… — Ольга повернулась, демонстрируя не столько свою прическу, сколько фигуру. Ольга и правда была очень красивой. Нежная, едва тронутая загаром кожа, чуть вздернутый носик, припухшие, красиво очерченные капризные губки… А уж фигура… Нет, про это лучше не думать. Такая фигура любого с ума сведет… Смущала Ольгина фигура Леву, смущали ее длинные, с узкими щиколотками ноги, смущала упруго торчащая под легкой белой кофточкой грудь… Неразговорчивый, с веснушчатыми руками Петруша тоже смущал.

Кафе оказалось дорогим. Лева сразу сообразил это по обилию и размерам безвкусных чеканок, украшавших стены.

— Надо было в ресторан идти… — Лева наклонился над тарелкой, близоруко рассматривая обгоревший шашлык. — Т–так мясо испортить. В–варвары…

— Надо на море скорее, окунуться… — с набитым ртом ответил Петруша. — Чего ты нос воротишь? Нормальная жратва.

И, не жалеючи, полил куски мяса приправой из кувшинчика.

— Это не ш–шашлык… 3–знаете, как настоящий шашлык делают…

О том, как надо готовить, Лева умел рассказывать. И любил рассказывать. Хотя поесть тоже любил. Просто чаще приходилось рассказывать. Поэтому и любовь такая… Не быть гурманом, но слыть. Зато уж слыть так слыть… Ольга слушала его, позабыв про еду, широко раскрыв глаза.

— Хорошо поёшь! — кивнул Петруша. — Рассказывай дальше, а я, пожалуй, еще закажу.

И, высматривая официанта, захрумкал огурцом, будто это шла рота солдат в сапогах. Лева быстро взглянул на Ольгу. Та извиняюще улыбнулась и тут же опустила зеленоватые глаза.

Лева замолчал. Принялся за свой шашлык. Уже второй день он был знаком с этой парочкой, но разобраться, кто они друг другу, не мог.

Они познакомились вчера на пляже.

С ними была тетка, лет, наверное, сорока, располневшая, не вмещающаяся телесами в свой просторный купальник. Этой троице надоело играть в дурака втроем, и Ольга, оглядываясь в поисках партнера, остановила кошачьи глаза на Леве. Тот, конечно, согласился. Отчего же не согласиться, если красивая девушка вдруг замечает тебя и приглашает в компанию. Так и провели день. Бегали по очереди купаться, оставляя «дураков» сторожить вещи. И несколько раз Леве выпадала очередь купаться с Ольгой. Вот тогда и вода не казалась грязной, в голову бы не пришло сравнить море с плохо сваренным борщом. Ничего Лева не видел, кроме Ольги, кроме ее глаз, кроме ее тела, окутанного ласковым и теплым морем. Когда Ольга выбиралась из воды и сдергивала с головы купальную шапочку, волосы ее мягко рассыпались по мокрым плечам, и Леве казалось, что Ольга делает это для него… Она так открыто радовалась теплому морю и щедрому солнцу, в лучах которого купалось ее тело; так жадно впитывала в себя и заполненный людьми пляж, и белый пароход вдалеке; так неподдельно была счастлива, что становилось завидно. Счастье расплескивалось из нее, и даже угрюмое лицо Петруши временами светлело, а тетка, колыхаясь вываливающимся из купальника телом, задыхаясь, умоляла: «Уймись, Оленька! Ради бога уймись…»

А что же говорить про Леву? Его несло…

— Дарагой товарищ отдыхающий! П–пасматри, да–рагой, направо. Что ты в–видишь? Т–ты, дарагой, ничего там не видишь. И не увидишь. Но я об–бъясняю тебе, дарагой. Направо к–крепость, пастроенная в конце прошлого т–тысячелетия. А теперь смотри н–налево. Н–на–лево б–будет стоять дом, который наши з–замечатель–ные строители обещают с–сдать в б–будущем тысячелетии.

Ольга смеялась чисто, как будто кто–то перебирал в шкафу фарфоровые чашки и они тихо звенели, а тетка снова колыхалась телесами и умоляюще просила: «Ну, Левочка! Ну прекратите, пожалуйста».

Вот такой день был вчера. Вместе поужинали, потом сходили в кино на старинный — такие только на курортах и показывать — немецкий фильм, переполненный глупыми песенками, пухлыми красотками и какой–то развратной добропорядочностью… или, может быть, наоборот — добропорядочной развратностью? Впрочем, неважно. Потому что, когда вышли из кино, мгновенно сгустились сумерки и в небе ярко вспыхнули огромные — ни в Москве, ни в Ленинграде не увидишь таких! — звезды. И Лева сразу позабыл про фильм, пробормотал, что здесь, на юге, и понимаешь п–по–настоящему многое из мифологии, д–да и из п–поэзии вообще. И тогда Ольга неожиданно попросила его почитать стихи, и Лева хотел было вначале отшутиться, но шутка не вязалась с дыханием близкого моря, с тихим шумом машин на автостраде, с этим небом…