Николай Коняев - Марсиане (сборник)

Все складывалось прекрасно.

Вернувшись к себе в сарай, Лева успел поспать два часа, а потом — когда везет, то везет во всем! — уговорил хозяйку пустить его под душ. Под душем вспомнил вчерашний разговор с Петрушей на берегу ночного моря, недомолвки, но тут — «К–какого черта Оля должна достаться этому таксисту?» — позабыл о благоразумном и мудром решении и принялся яростно растирать мочалкой тело. П–приятно, черт возьми, что загар прямо впитывается в него. Он всего третий день здесь, а никаких признаков ожогов, не то что у этого Петруши с веснушчатыми руками.

Ольга, как и договаривались, ждала под пальмами на набережной. Боже мой, до чего хороша она была в коротенькой плиссированной юбочке, в блузке, под которой топорщатся — без ничего–то! — соски крепких грудей.

Н–нет… Это д–дураком надо быть, чтобы упустить такую женщину!

И в ресторане, и в коктейль–баре Лева выложился. Он то танцевал с Ольгой, а танцевать он любил, то рассказывал ей о современном музыке, а эту музыку он знал, то вдруг сам полез — это был его коронный номер — на сцену и самолично под одобрительные кивки отдыхавших музыкантов сбацал на пианино канкан.

Ольга уже в не смотрела на хмурого Петрушу, только для Левы сияли ее глаза, а Петруша быстро и молча, поглощал безалкогольные коктейля. Но даже если он и решил разорять Леву, то выбрал, надо сказать, самоубийственный способ.

— Левочка! — смех Ольги звенел как фарфор, который расставляют на праздничном столе. — Левочка! Ну откуда ты все знаешь?

— В школе х–хорошо учился… — отвечал Лева, косясь на разбухшего от коктейлей Петрушу. Он дождался–таки, пока тот сорвется. Петруша сорвался, когда Лева, поглаживая Олину руку (как бы и невзначай, как бы для лучшего усвоения объяснений), рассказывал, что надо любить классику. Неважно какую, но классику. Можно Бетховена и Чайковского, можно с–современные рок–группы, можно ретро, но всегда, непременно — классику. Классику — в серьезной музыке, классику — в рок–музыке, классику — в ретро… Классику и только классику. Только классика способна облагородить душу человека. Так вот, когда Лева, поглаживая Олину руку, рассуждал о классике, Петруша взорвался:

— Откуда ты знаешь, что надо любить?

— В д–детском с–саду рас–сказывали… — напрягшись, ответил Лева. Он был готов к драке и нисколько не боялся ее. Ни убить, ни покалечить его Петруша не сможет, а унизить — просто не хватит времени. Их разнимут. Ольга первая накинется на этого бугая. Поэтому–то он и не отвел глаза, ему даже хотелось, чтобы Петруша ударил его сейчас. Главное, только не волноваться, главное, с–спокойно. От первого удара можно и увернуться, можно и самому п–попробовать врезать этому громиле с веснушчатыми руками, главное — хладнокровнее.

Петруша все понял. Ухмыльнулся и, вытащив из кармана деньги, комком швырнул их на стол:

— На! Заплатишь за девочку!

Эх, Петруша–Петруша! Ну разве не объясняли тебе, что такие дешевые трюки дважды не проходят? Неужели трудно сообразить, что Лева действительно хотел подраться. Хотя бы потому, что уж лучше сейчас, чем потом…

— 3–забери деньги! — побледнев, проговорил он. — Я к–кому сказал!

Н–да… Жидковат оказался Петруша, несмотря на внушительную мускулатуру. Не ждал, не ждал он такой прыти от Левы. А впрочем… Впрочем, кто ж мог знать, какие неповоротливые мысли бродили в Петрушиной голове… Ухмыльнувшись, Петруша пожал плечами и, забрав деньги, зашагал к выходу.

Вот и все. Лева облегченно перевел дыхание. И по бедно взглянул на девушку.

Ольга как–то сникла после этой сцены. Наманикюренным ноготком водила по скатерти, и чистый лобик ее перерезали тонкие морщинки. Нельзя было терять ни минуты. Срочно надо уводить Ольгу отсюда, пока она совсем не раскисла. Ч–черт знает, кем ей доводится этот Петруша!

— Счет!

Лева — жест завсегдатая ресторанов и кутилы, который так легко давался ему! — вскинул вверх руку и щелкнул пальцами. Жест сработал и на этот раз. На стол перед Левой лег счет. Заглянув в него, Лева чуть округлил глаза — из птичьего молока, что ли, мешали здесь безалкогольные коктейли? — но спорить не стал, небрежно кинул поверх счета три десятки и встал.

Кто злословит про южные ночи? Жалкие, не умеющие радоваться жизни люди! Разве может человек остаться равнодушным к этой бархатной темноте, к этому небу с такими крупными, бесчисленными звездами, к дорожке лунного света, дрожащей на теплой воде. Как это сказано в песне: «Южные ночи! Южные ночи…»

Все и было как в песне. И крупные звезды сияли на небе, и серебряная дорожка лунного света дрожала в морской темноте, и губы женщины были мягки и послушны, и вся она, казалось, рождалась из этой созданной для любви ночи…

И была любовь. И было ночное купание, когда так туманно и так неясно проступает из бархатной тьмы нагое тело. И снова любовь, и это сводящее с ума купание — рядом, совсем близко и так неясно, так неотчетливо белеющее тело…

А потом, обнявшись, они смотрели, как из–за гор пробиваются, прорываются к морю первые солнечные лучи и, вонзаясь в его чернь, растекаются по воде багровыми всполохами.

Кончилась эта сумасшедшая ночь. Кричали горластые петухи. Оттуда, сверху, где уже начинался день, тянуло сладковатым дымом.

Лева остановился возле знакомой калитки. Сразу же за калиткой начинался виноградник, зеленой крышей растекшийся над двором. В глубине — двухэтажный — стоял каменный дом.

— П–повезло тебе… В таком месте с–сняла комнату…

— Это у тетки здесь знакомые живут, а меня тетка…

Ольга не договорила. Испуганно смолкла. Из зарослей, вплотную подступивших к металлической ограде усадьбы, выросла громоздко–мрачная фигура.

— Ну как погуляла? — почти ласково и поэтому особенно страшно спросил Петруша и шагнул к Ольге.

«С–спокойно! — подумал Лева. — Эт–того и с–следовало ожидать. С–спокойно».

— Ну?! — Петруша схватил Ольгу за руку, грубо дернул к себе. — Не слышала, что я у тебя спрашиваю, птичка?

Ольге было больно. Но она не закричала. Она, как будто разбили фарфоровую чашку, заплакала.

— Отп–пусти девушку! — потребовал Лева, стараясь не выдать своего страха. Да он и не боялся. Да, д–драка неизбежна. И в этой драке Петруша изобьет его. Ну и пусть! Пусть! Лева видел только веснушчатые жабьи руки Петруши, впившиеся в Ольгу.

— Отп–пусти, я тебе г–говорю! — повторил он и медленно (ну отчего так дрожат обессилевшие ноги?) шагнул вперед.

— Что–о? — Петруша изумленно посмотрел на Леву. — Ты еще здесь, пердюковина?! А ну, марш отсюда, кавалер сраный!

— Отп–пусти девушку! — упрямо повторил Лева.

— Отпустить? — Петруша осклабился. — Сейчас отпущу.

Он схватил Ольгу за волосы и свободной рукой ударил ее по лицу.