Николай Коняев - Марсиане (сборник)

И всегда то же самое, что и Коленков.

Потому как, хоть и разное у них социальное положение (один — пролетарий, движущая, так сказать, еще в недавнем прошлом сила, а другом — обыкновенный пенсионер), но ни сад, ни огород об этой разнице знать не желают. В домашнем обиходе эта разница никак и не чувствуется. Нет здесь коммунальных удобств, и если и живут соседи с водопроводом, с паровым отоплением, то все это свое, своими руками сделанное, и обо всем надо заботиться самому.

А заботы сближают. Так что напрасно дружба Коленкова и Марасевича дивит золотозубовцев. Хотя, конечно, и их тоже понять можно. Очень настороженно живут здесь люди. И раньше настороженно жили, и теперь настороженно живут. Как же тут не говорить? И говорили. И обсуждали. Особенно бабы. Как сойдутся у продуктового ларька, так и начинают делиться друг с другом своими сомнениями — только коронки золотые сверкают.

Прячем всегда в таких разговорах поселковое сочувствие склонялось, как ни странно, на сторону пенсионера Марасевича, пришлого человека, а своего, сызмальства известного золотозубовца Коленкова осуждали. Это потому, что пришлый Марасевич понятнее был, ближе… Кормился он, как и все уважаемые поселковые жители, не с заводской работы, а со своего участка. А ханыга Коленков, это бабы его так прозвали, на базаре ни одного денечка за прилавком не простоял, и хотя на его участке исправно росли огурцы и помидоры, вишни и яблони, клубника и смородина, но вез их Коленков не на базар, а, пользуясь блатом, сбывал прямо на заводе. У них там вроде какой–то приемный кооперативный пункт работал…

— Чего ему на базаре ноги топтать? — рассуждали бабы. — Он и на заводе тысячами гребет…

— А чего тогда машину не купит?

— Обнаружиться боится…

— А–а… Вот ведь подлюка, а?

Пенсионер Марасевич в подпольную деятельность соседа не верил и по–своему даже уважал его, что умеет тот без базара обходиться. Самому–то Марасевичу без базара не свести было концы с концами. Все–таки и по дому расходы, да и детям помогать требуется. И дочери посылать, и сыну.

И утром, глядя, как с корзинкой в руке выходит Коленков из калитки на улицу, всегда улыбается он. Приветливо улыбается, одобряюще и при этом чуть–чуть завистливо.

— Доброго утречка, — говорил он, подходя к забору, чтобы получше рассмотреть — чего там, в корзинке у Коленкова. — Клубничка–то как в этом году уродилась, а, Алексей Петрович?

— Н–да… — задумчиво отвечал Коленков. — Уродилась. Пожалуй, больше ее, Василь Степанович, будет, чем в прошлом годе.,.

— А на базаре–то она по шесть рублей ведь идет…

— И что, по шесть и берут?!

— Еще как! С руками отрывают. Вот ведь жизнь какая пошла?

— Н–да… — вздыхал Коленков и перекладывал корзинку с клубникой в другую руку. — Жизнь хорошая… В городе люди живут, так, конечно, есть у них деньги… А я вот своим по три рубля отдаю…

— Дешево, — качал головою Марасевич.

— А больше не платят, Василь Степанович. Рабочие люди все — откуда лишние деньги?

И, попрощавшись, шел Коленков по тонущей в зелени садов Розе Люксембург, сворачивал на Луначарского — спешил на завод, чтобы успеть до начала смены сдать в заводской ларек собранную клубнику.

Марасевич смотрел ему вслед, пока не сворачивал тот, и завидовал, честное слово, завидовал в эту минуту соседу.

Конечно, он бы тоже мог отнести свою клубнику на завод, сдать по три рубля, но близкая ли дорога? Да еще проторчишь там неизвестно сколько. Это соседу хорошо — ему по пути, а свободному человеку как? Лучше уж на базар, в город, — и дорога знакомая, и люди смеяться не будут… Да хоть и настоишься там, а все–таки шесть рублей — это не три. Вдвое больше, конечно, не получится, но больше, факт…

Вздыхая, отходил Марасевич от забора и не спеша принимался копаться в грядках, дышал полезным воздухом и ждал, пока прибежит паренек от Морозовых и, разевая желтый от золотых коронок рот, выпалит:

— Батька–то спрашивал, на базар поедете сегодня?

С Морозовым у Марасевича тоже что–то вроде кооператива, если по–нынешнему. Чтобы не гонять зря машины, не жечь впустую бензин, объединялись золотозубовцы по четыре, по пять человек да так и возили по очереди друг друга на базар. Тем более, что у всех машины с прицепами, и даже если много поклажи — все равно поместится. Душно, правда, когда набивались в машину, зато дешевле…

— Так ведь поеду, чего же… — отвечал Марасевич мальчишке и, бросив работу, шел в дом за приготовленными уже корзинками.

— На–ко! — пытался он всучить одну корзинку мальчишке. — Помогай давай пенсионеру…

— Не–е! — отпирался паренек. — Мне еще к дяде Пете бежать надо. Он тоже чего–то не идет.

— Ну, беги–беги! — недовольно вздыхал Марасевич, — Да скажи, чтобы быстрее собирался, вечно его ждать приходится.

— Ска–ажу! — уже на бегу выкрикивал мальчишка, а Марасевич медленно, экономя силы, шагал к дому Морозова, где уже собирались природные золотозубовцы, чтобы ехать на базар. Удобно было с машиной–то. Так бы другой раз и не поехал, а тут полтора часа всего — и на рынке. Часов пять поторгуешь, и домой. Вечером опять копайся себе в удовольствие, дыши полезным воздухом сколько душе захочется.

К этому времени, поужинав после работы, выходил из дома и Коленков. Тоже принимался за дело.

Работали они оба молча, а устав, сходились у общего забора, чтобы покурить вместе, чтобы обменяться мнениями о погоде на завтра, о видах на урожай вишни, погоревать, что небось выклюют ее птицы, ну и вообще поговорить: о жизни, о детях, о порядке установления пенсий в районах Крайнего Севера…

И так бы, наверное, и жили они дальше, но вот наступили новые времена, образовали непонятный Госагропром, начали вовсю помогать садоводам–любителям и, чтобы садоводы по–настоящему ощутили заботу правительства, закрыли ларек, который больше десяти лет работал на заводе.

Сойдясь возле общего забора покурить, соседи рассуждали теперь не только о погоде или о пенсиях, но и обсуждали новые решения нашей партии и правительства.

При этом Коленков всецело поддерживал их, а Марасевич, хотя и поддерживал, конечно, но кое в чем сомневался, говорил, что хоть и плохо все было, но как–то все–таки было, а теперь, может, и лучше все будет, но вот будет ли? В общем, рассуждал как человек, давно уже оторвавшийся от рабочего коллектива.

— Хуже не будет! — втолковывал ему Коленков. — Хуже некуда быть.

— Ну, куда быть, это всегда найти можно… — в сомнении качал головой Марасевич, и Коленков снова думал, что надо бы зайти поинтересоваться, как назначают пенсии в районах Крайнего Севера, но по пути на завод никакой такой конторы не попадалось, и Коленков забывал о своем решении, пока снова не схлестывался с соседом по поводу перестройки.